— А зачем вам? У вас же вполне… мундир?
— Но в порту меня никто не видел в генеральском кителе, и он определенно может повлиять на память свидетелей отрицательно. Генерала-то они действительно не видели. А меня — видели. Вам ведь истина нужна?
— М-да… ну, ладно… — Шипилов был явно недоволен проницательностью Турецкого, и не скрывал уже этого.
«Вот оно… — думал Александр Борисович. — А ведь показался таким доброжелательным… Вот же гадюшник! Каждый небось рад утопить соседа. Откуда в провинции, где люди тесно живут, фактически плечом к плечу, такое неприятие друг друга?.. Дурацкий вопрос, — ответил тут же сам себе. — А что, в столице — иначе? Ты вспомни, Саня: самые скверные, самые грязные ссоры всегда возникали именно в коммуналках — тебе ли не знать, выросшему в старой арбатской коммунальной квартире?..»
Наверное, сработал больше всего демарш Турецкого относительно привлечения Алексея Смородинова. Ситуация стала бы вдвойне абсурдной — особенно после того, как следователь встретил Александра Борисовича в аэропорту. Шипилов заторопился. В самом деле, было уже поздно.
Плетнев отозвался из порта, где он беседовал с одним из бригадиров. Так что с курткой не получалось. И тогда на выручку пришел сам Шипилов. Предложил Турецкому свой обычный дождевик, который висел у него в шкафу в кабинете — на случай. Роста они оказались примерно одинакового, и проблема была снята.
Дежурная на паспортном контроле давно сменилась, но следователю дали ее домашний телефон и адрес. Пожалуйста, обращайтесь. А вот дежурный диспетчер оказалась еще на месте, и ей не пришлось что-то вспоминать. Турецкого она узнала сразу и официально заявила, что сама же и отправила его в кассу для оформления билета.
Узнал Александра Борисовича и бармен. Ну да, они ж обсуждали еще результаты вчерашнего футбольного матча. По телевизору в утренних новостях повторяли как раз отдельные фрагменты матча.
Бармен даже предложил обоим посетителям по тому коктейлю, который сегодня, кстати, утром так нравился Турецкому: 50 граммов коньяка, 30 граммов ликера «бенедиктин» и все до краев, шампанское желательно без пузырьков. Ну, можно кусочек шоколадки бросить в бокал, чтобы вдумчиво наблюдать, как она попеременно тонет и всплывает. Про эту давнюю старину вспомнил Александр Борисович. Годы вспомнил, когда можно было зайти в Столешникове в магазин шампанских вин и попросить продавщицу в накрахмаленной наколке на голове сварганить этакий простенький коктейль. Впрочем, ликером мог быть и «шерри бренди», еще вкуснее.
И этот вопрос они также обсуждали с барменом сегодня утром.
Большего доказательства следователю и не потребовалось. А каждое новое подтверждение того или иного факта создавало жесткое алиби Александру Борисовичу. Никак не получалось, не мог он успеть «смотаться» в гостиницу, чтобы задушить женщину и вернуться в аэропорт. Разве что на ковре-самолете, но такового в наличии не имелось. И у Геннадия Герасимовича Шипилова портилось настроение: легким и быстрым, а главное, «громким» расследованием здесь уже и не пахло. А обращаться к версии Турецкого — это означало погружаться в какие-то никому не нужные, старые и прочно забытые проблемы, связанные еще и с каким-то непонятными событиями в Прибалтике, нужна она, как… Да, но тут уж ничего не поделаешь.
И оснований, кстати, для задержания Турецкого теперь у следователя не было ни малейших. Если еще в начале расследования Геннадий Герасимович как-то сомневался в полной уж невиновности да и откровенности москвича, то теперь такой резкий шаг со стороны Шипилова выглядел бы откровенным недомыслием, если не сказать хуже. А кому охота выглядеть дураком? Для этого надо быть как минимум генералом, чтобы уметь не обращать внимания на реакцию окружающих. Но Шипилов не был генералом, а Решетников и не намекал на возможность применения столь жесткой санкции. Чего ж лезть-то?.. А ведь ребятки из ГУВД уже звонили, интересовались, какие меры собирается принять прокуратура в отношении… ну и так далее. Где-то основательно перешел им, видать, дорожку московский следователь. Интересно, где?..
Разочарование Плетнева было бы закономерным, если бы бригадир оказался именно таким, каким его описала женщина, то есть мало соответствующим облику типичного российского бригадира погрузчиков в речном порту. Но как раз типичным оказался тот, кто и был Находкиным, — невысокий, квадратный в плечах, обтянутых несвежей, поношенной курткой, абсолютно лысый, и нос — картошкой. И говорил он не правильным русским языком с богатыми интонациями, как утверждала мать Влада, а хриплым и низким, лающим голосом с характерными, словно бы самопроизвольно выскальзывающими из его щербатого рта матерками. Ну, то есть ничего общего с описанным.
Более того, когда этот хмурый мужик уяснил для себя, наконец, о каком таком Владиславе идет речь, — фамилии парня он, естественно, не помнил, — выяснилось, что никаких особых заслуг он как бригадир за ним не числит, в последний раз видел черт-те когда — тут он выразился определеннее и грубее, — и ни о каких новых бригадах речи сегодня идти не может. Своим работы не хватает. И все, и кончен базар, дело есть — излагай, а так — катись, хм…
Плетнев спорить не собирался, сказанного ему было вполне достаточно, чтобы понять, что никогда этот бригадир не ходил к матери малоизвестного ему парня и никого искать он тоже не собирается.
Но человек-то ведь был! Вопрос в том, кто?
Уходя, Плетнев воспользовался тем, что ему позвонил Турецкий — насчет куртки, которая требовалась срочно, — и на всякий случай, делая вид, что продолжает телефонный разговор, аккуратно и незаметно сфотографировал Находкина камерой своего «мобильника». Оставил на память, чтоб матери Влада Гундорина потом показать, если нужда появится. А такое вполне могло случиться.
И одновременно с этим появилось некоторое подозрение относительно неизвестного мужика — с усиками. В принципе нечего и говорить о том, что уголовное дело, расследованием которого занимались все они тут уже вторую неделю, так или иначе затронуло тех, кому, по всей видимости, этого меньше всего хотелось. Ситуация с этими скинхедами давно у многих в печенках сидит. Но ведь тем не менее никаких ответных активных противодействий со стороны властей тоже не наблюдается. Значит, «подвешенная» ситуация кому-то очень выгодна. Уже не раз и говорилось, и писалось, и законы принимали, но что-то все беззубые, с массой оговорок, а эти как были, так и остаются. И действуют в качестве определенной силы, которая в любую минуту готова вызвать бурное народное возмущение. Катализатор такой, от противного — чем хуже, тем лучше. Вон же как генерал милицейский взвился! И поговаривают местные сыщики, есть у скинов явный покровитель из числа местных думских деятелей.
Таким образом, вырисовывается ситуация в том смысле, что к матери Влада Гундорина явился один из таких «покровителей» — не главных, а из исполнителей. Помощников-то всегда в любом грязном деле найдется немало, вот, стало быть, и он… Только чьим он может быть помощником? В милиции — вряд ли, интеллигентный разговор — откуда?! Плетнев чуть не расхохотался громко, представив картинку, на которой изображен заботливый милиционер с песочным тортиком в руках. Обидно, наверное, для милиции, но что поделаешь, как говорится, не сложился до такой уж степени ее положительный образ в сознании российского обывателя. Как ни стараются писатели и прочие… А вот на хитрозадого помощника с усиками и характерными ушами образ как раз и тянет: этот же наигранный и ставший другой стороной человеческого характера: подхалимаж — он же давно уже в крови у чиновника. Обмануть, разведать, разузнать…