А потом нежданно-негаданно забрел в эти места один прохожий человек и как узнал, чьи земли, так аж заикаться начал. «Знаете ли вы, говорит, кто ваш хозяин? Жил он в прежние времена близ Марселя и был из хорошего рода. Собрался жениться, отплыл из родного дома с невестой на корабле, а тут берберийские пираты галеру захватили и возлюбленных тех вместе с кораблем. Тамошний паша узнал, что они из богатеев. Его отпустил и назначил выкуп, да такой, что ни сам хозяин, ни родня его выплатить не могли. Но он-то надеялся, что все обойдется, бросился золото собирать, да не тут-то было: как ни бился, все не хватало. Тогда юноша на собранные деньги купил боевой корабль, нанял экипаж — все как один, отъявленные головорезы — и вышел на нем в море, чтобы застать своего недруга врасплох и освободить любимую. Пиратов-то он отыскал, да вот с невестой приключилась беда: пошла на дно вместе с пиратской фелюгой.
Так и не сумел Новый Хозяин спасти возлюбленную. Вот тут-то все и стряслось: взмолился он морскому черту, пообещал, что если отпустит тот его невесту, то будет служить ему верой и правдой. Только сказал, вдруг глядь — обломок мачты, а на нем любимая его плывет. Жених обрадовался, пир закатил, а только на борту все стали замечать неладное. И нареченная креста чурается, и сам капитан вроде изменился, точно зелья какого выпил. Мрачный стал, злобный, сам начал по морю промышлять. Сначала все пиратов ловил, и кого поймает, обязательно на дно, всех, без разбора. Потом и купцов топить повадился, и тоже без разбора, один приговор — „за борт“. А если никого в море отыскать не случалось, то за своих принимался.
Скоро даже самые отчаянные головы с ним в море выходить зареклись. Как есть дьяволом обуянный! Однажды экипаж даже бунт поднял, да только тут вдруг жена капитана как запела — все на палубе оружие и побросали. А она другую песню завела, и тут, кто у борта стоял, точно в бреду, сами в пучину кинулись. С той поры никто не желал рисковать. Остался капитан на берегу и, стало быть, сюда перебрался».
Односельчане быстро смекнули, что к чему, послали человека к епископу. А хозяйке все хуже и хуже, уж и с постели не встает. И тут, будто услышав зов ее, сам адмирал примчался. Так сразу, в тот же день, лодка с тремя рыбаками перевернулась. И все они, хоть сызмальства у реки росли да плавать умели, камнем на дно пошли. Тут наши-то и поняли, кто их топит. Одного не могли смекнуть: хозяйка ли мужа заворожила, он ли ее, али оба бесом обуянные? Но только размышлять о том уже недосуг было. Вся округа, почитай, в один миг поднялась. Хозяин дрался, как бешеный зверь, насилу его повалили, да и то лишь когда епископ самолично псалмы запел. Говорят, он, как их услышал, меч выронил и давай уши зажимать. Ну, стало быть, этим мечом ему голову и отсекли. И там же, где кровь его пролилась, в землю зарыли. А чтоб не выбрался, кол вбили. Да только, сами видите, кол тот пророс и деревом стал. Многие люди там пострадали: кто ногу подвернет, кто из седла наземь свалится, а то, как у вас, карета сломается.
— Что ж вы дорогу не перенесете?
— Боязно. А ну как хозяйка рассердится?
— В каком смысле?
— Она, как мужа ее убили, — переходя на шепот, сказал кузнец, — сама с башни в воду кинулась. И только скрылась в волнах, замок вдруг затрещал и стал вот таким, как сейчас стоит.
— Дивно, дивно.
— Оно-то так, — в один голос заговорили староста и кузнец. — Вот только одна беда есть. Хозяйка не до конца утопла.
— Это как?
— Раз в год, в тот самый день, когда смерть с ее мужем приключилась, ночной порой из воды слышно пение, горестное такое. И кто заслушается, точно во сне идет к воде. Если не остановить несчастного, не связать — потопнет. Как есть потопнет.
— Да уж, весело тут у вас…
Селяне замахали руками, отгоняя прочь даже мысль о веселье.
— Ладно, дело ясное, шо дело темное… Пошли-ка, дружище, карету ремонтировать. А то нас флот уже заждался.
Случайность — внезапно наступившая неизбежность.
Смок Белью
Талейран был доволен, я видел это, хотя мастер интриг, как и подобало настоящему вельможе, придал лицу пустое выражение светской любезности. Только что на одной высокопарной трескотне, без каких-либо веских доводов, он переманил агента у одного из опасных конкурентов. Пообещал простодушному ослу маячащую где-то вдалеке морковку — и на тебе, этот баран, мнящий себя хищником, послушно занял отведенное ему место в загоне. Подобно многим калекам, «лишним детям», Талейран любил заставлять повиноваться именно людей сильных и умных. Это возвышало его в собственных глазах, доставляя удовольствие, которого не могла подарить ни одна красотка.
— Я рад, что мы поняли друг друга, — произнес он. — И рад, что не ошибся в вас. Умение быстро сделать правильный выбор отличает человека новой эпохи от тех, чей удел — ярмо и бич.
— Вы говорите, как революционер. — Я удивленно поднял брови, продолжая разыгрывать храброго барона. — Все эти якобинцы тоже кричали о ярме на шее бедных сограждан.
— Пустое! — с превосходством глядя на меня, отмахнулся министр. — Взбесившийся скот остается скотом. Хотя порой быдло, отведавшее вкус крови, опасно в своей непредсказуемости, но это лишь в самые часы угара. Когда он проходит, все эти свободолюбцы и радетели прав ищут, какого тирана поднять на руки, какого господина посадить себе на шею. Без этого им страшно, ибо мыслить для них — означает противопоставлять себя миру немыслящих тварей, живущих по уложению, по обычаю, по закону, по велению мизинца левой ноги такой же ничтожной сволочи, но только облеченной властью. Только свистните, только укажите пальцем — и чернь радостно пойдет на любое безумство, утверждая при этом, что такова ее добрая воля.
Вот, скажем, Бастилия… Это поучительная история, друг мой. — Бывший епископ поднял указательный палец. — Сейчас толпа, рядившаяся несколько лет назад в красные революционные колпаки, захлебываясь восторгом, рассказывает, как сровняла с землей застенки кровавого тирана. Это подвиг, который они продолжают воспевать несмотря на то, что почти все отцы якобинского террора давным-давно стали жертвой разбуженной ими беспощадной стихии. Когда в стаде кончаются бараны, режут и козлов. И все равно, парижская голь, лавочники, ремесленники и шлюхи из предместий в упоении твердят: «Вот он — подвиг, вот она — воплощенная и осуществленная воля народа!» Однако, — лукавый царедворец сделал впечатляющую паузу и развел руками, — ни вам, ни им не известно, что к моменту столь бурного революционного действа Бастилия уже была обречена.
Людовик XVI, мир его праху, за неделю до того подписал королевский указ о сносе крепости. Там предполагали устроить площадь, а посреди нее — памятник добродушному королю. Вы же помните, он был добрым человеком. Более того, как ни смешно, всеми силами помогал мятежникам в заморских британских колониях Северной Америки, направляя туда деньги, оружие и офицеров. Знал бы он, какие идеи приплывут к нему из-за моря!
Но вернемся к Бастилии. Я своими глазами видел утвержденный его величеством проект. Конечно, за него была выплачена немалая сумма в звонкой монете, а не в этих нелепых революционных ассигнациях. И вот тут случилось практически невероятное: разбушевавшийся народ, якобы по своему усмотрению, решил сделать то, за что король уже заплатил подрядчику. Мне это доподлинно известно, я наблюдал этот дурацкий фарс с обеих сторон. И мне также доподлинно известно, что близкий родич этого самого хитреца-архитектора, которому и было поручено разобрать старые башни, придумал сей незамысловатый, но выгодный способ набить карманы. Более того, ловкий пройдоха не остановился на этом: он стал продавать камни Бастилии, как некие священные артефакты, точно щепки от Господнего креста! — В этот момент голос Талейрана возвысился, похоже, он вновь чувствовал себя прелатом, читающим проповедь зачарованным прихожанам.