Мелькают по залу три молодых прислужницы, в вышиванках [6] , с пущенными по вороту и рукавам лиственными узорами, в кожушках-безрукавках. Деревянные подносы с едой, исходящей меленькими пузырьками еще не остывшего масла и собственного жира по поджаристой золотистой корочке, с хлебом, свежим, пышным и ноздреватым, только из печки. Хозяин, неулыбчивый крепыш, стоящий за стойкой, доволен. Хотя со стороны, не зная его, такого и не скажешь. Карваши, как обычно зимой, дарят такие вот подарки. Невдомек всем, сидящим в его большом зале, про буран, ничего они не подозревают. Ни когда он закончится, ни сколько ждать еще здесь, оставляя в объемном кармане фартука хозяина медь, серебро и полновесное золото. Он-то знает, что быть им здесь еще долго, день, а то и два. Перевалы не завалит, но без проводников, которые окажутся здесь не раньше, чем снег закончится, в горы соваться не стоит. На какое-то время в зале воцаряется тишина, слышатся только треск ломаемых костей, плеск и бульканье, сопение и сосредоточенное жевание. Гости отдают должное стряпне самой хозяйки и двух помощниц-дочек.
У самого очага, вытянув ноги, плотно обмотанные теплым сукном и стянутые ремнями на икрах и щиколотках, обутые в старые башмаки, сидит вылитый бродяга. Будь воля хозяина, вряд ли он смог оказаться здесь. Хоть лосиный кафтан и полностью затерт, пуговицы даже не костяные, а из дерева, латунные давно ушли к какому-нибудь ростовщику, волосы обстрижены коротко, грубо, а на глазу повязка, бродяга кажется опасным. Того же мнения явно придерживается пожилой рыцарь с Мечом одного из братьев-апостолов на серебряном щите, с косой лентой бастарда. Бродяга не пропил и не продал недлинный тяжелый меч, каким рубятся легионеры Безанта. Да и шрамов у него не меньше, чем у незаконнорожденного потомка одного из Восставших за Мученика.
С ним мальчишка, бережно протирающий промасленной ветошью тело гитары семиструнки. Странная парочка. Хозяин еще не знает, что меньше чем через час он будет только рад им. А если бы и узнал ненароком, то поверил бы?
Когда кости обглоданы, корками хлеба собрана вся подлива и жир, чашки отодвинуты в сторону, а пояса у половины пирующих распущены… многим ли захочется сразу спать? Пусть и ветер за окном, пусть снег тихо-тихо скребется по крыше, спать хочется не всем. Смерть они обвели вокруг пальца, хоть и не сами. Но кто помнит об этом? Тем более что вино и пиво здесь в запасе, есть с кем поговорить, и даже имеются кости с картами. Лишь бы не было ссор и драк. Сейчас этого нельзя, ой как нельзя! Хозяин наблюдает за вновь бросаемыми хмурыми взглядами охотников на моряка, прикидывает, что делать. Среди рыцарей возникает неожиданный гвалт. Совсем молодой дворянчик со странными язвочками на лице что-то кричит и доказывает тому самому ветерану-бастарду. Средней руки купчишки, затесавшиеся в крестьянский угол, косо посматривают на богатого коллегу с Пешта, да и сами кметы, постукивающие кружками, явно не прочь подразмяться.
Струны, перебираемые ловкими тонкими пальцами, звенят. Звонко, перекатывающимися ладами, серебряными (пусть и не так на самом деле) звуками. Быстро, завораживающей и сложно переплетенной паутиной, заставляя замолчать и лишь слушать. Бродяга, раскинувший ноги у очага, сейчас не виден. Глаза смотрят лишь на мальчишку, застывшего неподвижно и играющего так, что щемит сердце. Проигрыш рассыпается летящими и подскакивающими медяками по мостовой, которой нет в этом зале, превращая их в полновесные золотые. Споры застывают сами собой, отходя назад, злые и недовольные, но затихающие. Пальцы летают по струнам, заставляя их петь звонкими ручьями, песнями ночных птиц, россыпью падающих и сгорающих звезд. Все в них. В простых и сложных звуках, перекатывающихся волной через пороги душ.
Когда струны замирают, еще дыша, еще чуть, где-то далеко, пропев последние строчки песни без слов, тишина падает вниз. Ненадолго окутывает людей, задумавшихся, молчащих. Кашель, легкий гомон, недоумение и желание услышать еще. Ночь, предгорья, зима, люди, которые вдруг услышали что-то, кроме обычных и привычных звуков жизни. Они хотят еще, сначала тихо и несмело, начинают просить. Но мальчишка с гитарой лишь сидит и улыбается.
– Кхм… – бродяга наклоняется вперед. – Понравилось ли вам, благородные господа рыцари и госпожи дворянки, уважаемые купцы и приказчики и все остальные, а также милостивый сударь хозяин? Не хотите ли послушать немного старых басен, все равно метет за стеной так, что долгонько нам здесь с вами сидеть. Так как, хотца вам послушать?
Год 1384-й от смерти Мученика,
восточная граница королевства Нессар
– Ну чего, есть тут кто смелый, а?!! – усатый и краснорожий сержант прошелся взад-вперед, постукивая нагайкой по голенищу сапога. – Неужто только бабы здесь есть, а? Никто не хочет послужить отчеству, тык-скыть?
Никто не хотел. Селяне стояли кучно, внимательно внимая громко говорящему королевскому солдату. Ну да, служба, оно, конечно, надо. Но служить не рвались. Стояли, угрюмо глядя на человека в государевых цветах, коже и железе, слушали и молчали. Сержант разорялся долго, красочно рассказывая про службу, звал, обещал и деньги, и славу. Никто так и не захотел. Вербовщик продолжал рассказывать и зазывать, красуясь перед деревенщиной, которая была ему так необходима. Ходил гоголем, поскрипывая новой кожей амуниции. Мундир, лазоревый, торчащий из-под наплечников и кирасы, казался красивым. Алые его части поблескивали золотой нитью шитья, широкие бриджи из мягкого сукна складками опускались на сапоги. Перевязь, богато украшенная вышивкой и шнуром канта, подошла бы и дворянину. Чашка закрытой гарды тяжелой сабли сверкала на солнце, металлическая окантовка ножен чертила линии по песку. Шпоры звякали, лихо и боевито, когда сержант прохаживался вдоль толпы сельчан. Но записываться в королевское войско никто не спешил.
Кирпичного оттенка кожа на шее зазывалы пошла толстыми складками, усы встопорщились. Не слезавшие с коней солдаты, сопровождающие вербовщика, зевали, стоя в тени под раскидистой вербой. Изредка переругивались и оценивающе разглядывали молодух и девчонок, стоящих в первых рядах. Солдаты подмигивали и принимали воинственные позы, девки щелкали семечки и хихикали, стоящие рядом мужики даже не прятали вилы и мотыги. Новобранцы, сбившись в кучку, ничем не отличались от крестьян. Разве что были рядом с людьми вербовщика, испуганные и осознавшие, чего натворили. Сержант сплюнул под ноги, вновь налившись краской:
– Ишь, каковы, а?!! – нагайка сильно хлопнула по голенищу. – Как, значитца, жировать вот здесь, так все вы хороши. А как на службу пойти, так никто не хочет… ну-ну. Чего, здоровяк, рыло воротишь, а? Не по нутру, что говорю, так?
Здоровяк, сын сельского старосты, налился дурной кровью, шагнул было вперед, сжимая литые кулаки. Отец перехватил рукой поперек груди, цыкнул что-то в густую бородищу. Сынок, запросто останавливающий конскую тройку, сник, остался на месте. С отцом спорить пока не решался, в здешних деревнях слово старшего все еще оставалось законом.