Рассказчик улыбнулся, поведя в сторону подбородок и криво растягивая губы, показал отсутствие зубов, но всем было уже наплевать на это.
– Что ты знаешь про хинну? – прорезав легкий гул в зале, гулко бухнул голос мага.
– Изволите интересоваться, господин маг… – бродяга поскреб щетину на подбородке. – Хе-хе, отчего ж не рассказать-то? Откуда я знаю про страну хинну, господин чародей? Извольте, извольте, как есть, всю правду выложу… особенно если добрейший хозяин даст чем горло промочить. Благодарствую, сударь, благодарствую. Все говорю, как есть, все, что знаю, поведаю. Что видел и что слышал, что исходил вот этими сами ногами, пока мог и когда еще мог. Хотя ведь многое вы и сами ведаете и представляете. Но начну не с язычников-хинну, не с них.
Широка и плодородна земля, простирающаяся под светом благословенного Отцом нашим, вседержителем солнца. И как разноцветны и различны бисерные нагрудники женщин из Белозерья, так же различны страны и народы, населяющие их. Что господин священник, откуда я про нагрудники те знаю-ведаю? Хе-хе-хе, ну довелось видеть и снимать приходилось, ага… Да Господь с вами, сударь десятник, чтоб мне сдохнуть, если вру. Все, рассказываю, стало быть, про всю, как есть, географию земную. Которую географию, значитца, мне пришлось собственными, стал быть, десятками сапогов истоптать, да. Что значит – новых сапог у меня испокон веку не было? Были, сударь десятник, были. И служил я в красных частях, под рукой хенерала Гальдеррана, и много с ним прошел во славу государя Кесаря и Церкви.
На севере лежит изрытая фиордами, бедная на урожай земля Норгейр, откуда выходят в море узкие корабли под прямыми парусами, наводящие страх на береговых жителей. И на каждом берегу воют псы на море, бегут в леса женщины, дети и старики. Жирно дымя, горят замки, храмы и дома под натиском берсерков с севера, да сгинут они в своем ледяном Хеле, и нет силы, которая может сломать стену их ясеневых щитов и выбить боевые топоры из их рук. Как говорят святые отцы Церкви Мученика Пресвятого – посланы они нам за грехи наши тяжкие. Может, оно и так, да токмо от того никому не легче.
Рядом с ними, отделенная высокой горной грядой и широким проливом, находилась земля черноволосых варваров-горцев, называемая ими Нордиге. Варвары те пасут стада овец, добывают диких козлов, ходят в набеги и режутся с соседями из Норгейр, больно уж люто они тех ненавидят. Вот за это варваров у нас, в имперском Приморье, куда как уважают. С нами они не ссорятся, не резон. Имперский наместник кажный год набирает мужчин из Нордиге на службу и хорошо платит за их ярость и мощь боевую.
Дальше к востоку лежат земли Белозерья, населенные сильными русобородыми мужчинами, беспощадными в схватках, и красивыми, полногрудыми женщинами, которые при нужде встают рядом со своими мужами. Что? Нет, не там снимал, а в нессарской Полонии. Так что не брехал я, аки пес, сударь десятник, сами понимаете. Извиню, извиню, как служивый человек человека служивого. Да вы лучше бы мне вон тех ребрышек дали, вот спасибо…
Страна, никогда не нападавшая первой и ставшая могилой уже для многих пришельцев, решивших, что они смогут победить ее жителей. К себе они мало кого пропускают, отгородившись от всего остального мира непроходимыми лесами и засеками, и сидят в них, словно урсусы медоядные. Мало кто про них чего знает. Вроде бы зимы у них лютые, даже медведи забредают во дворы, чтобы погреться. Да чего только не наврут люди-то…
Проливы отделяют земли варваров от земель Янтарного побережья, Доккенгарма, имперского Поморья, магистратур Тотемонд и Шварценхаффен, и вашей, господин моряк, родины, Абиссы, значитца. Доккенгарм, Поморье и магистратуры придерживаются веры Церкви Мученика и двенадцати восставших Отцов, равно как правды их. И жители тех краев гордятся тем, как ладно они живут. Да, я оттуда, сударь, с Поморья, там на службу нанимался, знаю, про что говорю. В тех краях, особливо в магистратурах, как говорят, девушка может пройти от границы до границы с корзиной золота. И никто не сделает ей ничего плохого. Ну да того никто из знакомых мне нормальных девушек – не проверял. А с малахольными я не дружу.
Год 1384-й от смерти Мученика,
Северные горы, магистратура Тотемонд
С самого утра на небе еще светило солнце, ярко, горячо, радуя трудившихся крестьян. Но ближе к середине дня с севера вместе с промозглым ветром натянуло серых, рваных туч. Они долго клубились и ворочались, сбиваясь в плотную и грозную в своем холодном и тяжелом величии массу. В глубине ее, непроглядной и темной, сверкали, сворачиваясь и свиваясь, клубки серебристых, похожих на змей молний и изредка глухо ворчал набирающий силу гром.
А растянулась эта напасть от лесистых пригорьев, видневшихся там, откуда и пришла непогода, до темной петли реки Дивинки и самого большого Пограничного моста, пока еще видимых с крутого холма. И потому никто из крестьян местной деревни уже не крутил головой по сторонам, радуясь погоде, крякая и бросая «ведро, благодать», а торопились закончить затянувшийся в этом году сенокос. Время поджимало, нельзя было бросать отточенные косы и убегать под защиту навесов, натянутых над котлами с горячим кулешом и щами.
Только староста стоял под холодными струями первого осеннего дождя и смотрел на верховых, несшихся по мгновенно размываемой дороге, идущей поперек заречных лугов. Казалось бы, ну что смотреть, мало ли видел их за свою жизнь? Ан нет, стоял, смотрел, прикидывал, что к чему, и радовался, что несутся мимо. Пусть всадники, судя по плащам, из отряда личной стражи самого Магистрата. И что? Нечего отпетым головорезам делать здесь, в пограничной глухомани. Если только не неслись они вперед с одним приказом: схватить, притащить, а может, и что похуже. Кому-кому, а уж крестьянам довольно известна слава этих вот, не смотрящих вокруг. Того и гляди затопчут, что всполошившуюся было собачонку-побрехушку, что кривую Марильку-повариху, не успевшую убраться, им-то без разницы. Нет, повезло дуре бабе, волчком слетевшей с раскисшего тракта в кусты. А всадники неслись мимо, не обращая внимания ни на кого. Лишь грязь летела из-под копыт, жирными потеками стекая с конских животов, закрытых кожаными панцирями, с высоких сапог их хозяев и концов длинных кольчуг, и дела им не было до размышлений деревенского старосты.
У троих постукивали по бокам изогнутые мечи кочевников, что и не казалось странным. Дикие степные стервятники, у которых, как ни старался хлесткий ветер, ни слезинки не выбилось из раскосых, привычных к рези степных ураганов глаз. Торчали из-под острых шлемов, с рыжей, лисьей опушкой и волчьими хвостами кожаных тыльников, длинные, хоть и жидковатые косицы волос.
Двое из троих оставшихся кутали головы в капюшоны плащей с вышитыми весами и мечом, знаком магистратуры Тотемонда, а вьющиеся, короткие рыжие бородки указывали на коренных жителей юга магистратуры. Высокие шлемы с гребнями, трехчетвертные доспехи и тяжелые палаши выдавали рейтаров, наемников, с самой войны входящих в доверенные части префекта. К седлам были приторочены, спрятанные в промасленные кожаные чехлы, уже не редкие в магистратурах аркебузы [8] .