– А молодец… – охотник протянул мальчишке руку. – Вставай. Хорошо держался.
Жак засопел, заметно покраснев. Встал и начал отряхивать пыльные брюки с разрезами по бокам. В них-то, щегольских и модно-разноцветных, пыли оказалось ой как много. По лицу побежали капельки пота. Хорса спустился, поднял его бархатный, хоть и потрепанный, но все еще очень красивый берет, выбил о коленку.
– Точно. Ниче, струнодер, мы тебя поднатаскаем, будет время. Ишь, сколько продержался… прям и не знаю, сам бы сумел так.
И подмигнул Освальду незаметно, чтобы паренек не увидел.
– Иди умойся, и пора нам двигать в село. – Освальд подхватил шесты и понес их на место. Хорса подождал, пока тот вернется к крыльцу, и только тогда сказал, тихо и глядя на фыркающего над бочкой у колодца музыканта:
– А дерется-то не на городской манер, а?..
– Мало ли кто учил, – охотник пожал плечами. – Такой удар хороший солдат может поставить. Сколько их, инвалидов, сейчас по городам слоняется?
– Тож верно. – Хорса поправил куртку. – Идем, что ль?
– Идем, нечего время терять.
И они пошли.
Пока выходили со двора и шли к деревенским, Освальд еще раз попытался понять: за каким чертом он с головой влезает в такие ненужные проблемы? Да, верно было сказано в письме по поводу вознаграждения.
В кошеле, что передал ему Хорса, оказалось немало по любым меркам. Сто пятьдесят золотых кругляшей, аккуратной бретоньерской чеканки, по весу ничуть не уступающих маркам, ходящим на территории Вольных городов. И он помнил, что ему обещано еще. Вот только услуга была уж очень специфическая, ведь никогда оборотней искать не приходилось, не говоря про всяких там королевских невест. По правде сказать, не больно-то и верилось в перекидышей, кто их и когда видел? Хотя раньше, говорят, хватало на свете всякой нечисти. И если во всех местных слухах находилась хоть капля правды, то все принимало серьезный оборот. И от слова своего Освальд никогда не отказывался, раз сказал, что будет работать, значит, будет. Казалось бы, что мучиться тогда вопросами? Не тут-то было, успокаиваться дикая буря в голове не собиралась.
А может, все дело совсем в другом? В том, что недавно случилось с Освальдом и людьми, за которых он отвечал? В том, что на свете стало меньше на одного ребенка и одного старика и других, которых тоже не стало, из-за его опоздания? Да и главный министр государства, торгующийся, будто купчина, и продающий девушку кому-то, против ее воли, из-за дополнительного дохода, связанного с морем? А когда она взяла и пропала, палец о палец не ударивший. И выходит, вот ведь удивительно, что никто не может ей помочь. Почти никто, кроме дяди-инвалида, его верного слуги и охотника за головами, которого чаще всего считают наемным убийцей.
И если Освальд сможет сейчас оказаться в нужном месте и в нужное время, не опоздав и не задержавшись по собственному незнанию… то почему бы и не ввязаться туда, где он сумеет оказать помощь? Вполне может быть, что дело еще и в лучнике. Хорса определенно казался хорошим человеком, который искренне беспокоился за своего хозяина и его дела. А вдобавок он не был болтуном, знал свое дело очень хорошо и уже успел помочь Освальду. У него не было друзей, а лучник очень походил на него самого, хотя и был постарше. Охотник уже успел узнать, что Хорса сирота, воспитанный де Брие и ставший его телохранителем, посыльным, доверенным лицом, да наверное что и другом. Во всяком случае, именно ему только смог довериться старый ландграф, когда узнал о предательстве секретаря, которому доверял. Не заподозрил, поручил дело, с которым не мог справиться собственноручно. Сейчас Хорса зубоскалил, перекидывался шутками с местными, задавал вопросы, добиваясь чего-то так им необходимого в рассказах, и слушал, слушал, слушал.
А послушать было что, ведь каждый в Оврагах что-нибудь да знал про здешние напасти. Самыми старыми в деревне, по словам трактирщика, были две сестры, жившие на окраине. После того как Годзерек вспомнил про обоз, проходивший здесь четыре месяца назад и похожий по описаниям на обоз Агнессы де Брие, Освальд с Хорсой первым делом отправились к ним. Правильно говорил погибший барон, мол, не бывает дыма без огня. Кому, как не самым старым бабкам, помнить о том, когда в последний раз был такой огонь и какой дым шел от него. Музыкант, само собой, увязался за ними.
Илзе и Лида в действительности оказались бабками совсем не древними, но весьма старыми. Зато, несмотря на вроде бы имеющиеся старческие болезни, вовсе не глупыми и не беспамятными. Что первое, что второе вообще не являлось странным. В деревне, да и в округе, они слыли знахарками, повивальными бабками и травницами, поэтому торчать кверху задом на собственном огороде им почти не приходилось. Вдобавок рядом была дорога, а на ней больные встречаются ой как часто. Так что, несмотря на возраст, память им солнцем не выжгло. Хотя огород у них оказался все же немаленьким, ухоженным и богатым.
От них-то Освальд и его спутники услышали старое предание о местных волках, которые были оборотнями, да еще и с хозяйкой. Хозяйкой что надо: злобной колдуньей Лидой Вальдудр. Рассказ был долгим, с детальными подробностями. Вещая красочно и с такими уточнениями, что Жака порой перекашивало, хозяйки не преминули продемонстрировать знание обычаев гостеприимства. Обижать бабок отказом не хотелось. Пришлось сесть за стол, накрытый чистой скатертью с вышивками. Жалеть не пришлось.
Готовили старушки знатно. На дворе вроде бы солнце только начало подниматься и гостей как будто не ждали… Но кроме глиняных чашек с белой глазурью, в которых на столе оказались мед, вишневое, крыжовниковое и малиновое варенье, прямо лакомись – не хочу, поесть было чего. Блины, толстые, покрытые золотистой корочкой топленого масла, большая плоская тарелка с крупно нарезанными пирогами, сало с прожилками мяса, наструганное тонкими пластинами. Илзе, более молодая, если можно так говорить про них, быстро выставила сковороду пережаренной со шкварками каши.
– Охре… простите, бабушки, вот это да! – Хорса смущенно взглянул на своих спутников. – Отъемся ведь, если так кормить будут.
– Благодарствую. – Освальд распустил пояс на куртке. Взялся за ложку и тоскливо посмотрел в сторону кухни, на которой еще что-то шкворчало и жарилось. – Есть-то как хочется!..
Лида, поставившая высокие оловянные кружки и кувшин с холодным молоком, подперла подбородок кулаком, посмотрев на него ласково, как на малое несмышленое чадо: – Да ты, милок, кушай, кушай, вона худой какой. Кожа да кости… – и покосилась на Жака. Открыла было рот, но тут ее в бок пихнула сестра. Бабка развернулась и скрылась за плотной занавеской, закрывающей низкую дверку в сторону кухни.
Освальд ел, стараясь не показать, что живот у него полный еще с ночи. Смотрел вокруг, пытаясь понять и заметить что-то нужное. Дом, такой небольшой снаружи, внутри казался намного просторнее. Стены, побеленные и украшенные разноцветными ковриками, были чистыми. Такими же, как с утра уже подметенные полы из струганых досок, плотно подогнанных друг к другу. Любили сестер-лекарок, что и говорить. Так аккуратно и ладно мог сделать только мастер. И необязательно за деньги. Подоконники, из клена, украшенные затейливой резьбой, делались явно от души. В доме пахло чистотой и сдобой, травами, чьи пучки висели в дальней комнате, видимые отсюда. Освальду дом понравился. У него самого такого и в помине не было. Бабки понравились не меньше.