– Нет. Ничего серьезного. Сам справлюсь.
Одной рукой человек в бейсболке нажал на кнопку отбоя. Другой проверил, надежно ли держится за поясом заряженный, взведенный пистолет…
Пистолет – грубая работа. Совсем вне круга привычных занятий Технаря. Но – чем черт не шутит, пока Бог спит? Черт, может, и склонен к шуткам, а вот Технарь шутить не собирается. Из того, что ему редко приходится пускать пулю в противника, еще не вытекает, что он не умеет стрелять. Если понадобится, рука не дрогнет.
Только хладнокровнее… Только не давать воли чувствам. Обычно Технарь спокоен и выдержан, как селедка в банке, но сегодня особый вечер. Сегодня он весь на взводе. На нервах. На чувствах… Стоп! Не хватало так успешно справляться с чужими, посторонними делами – и засыпаться на деле, которое затронуло для него что-то глубоко личное… А значит, перестань кипятиться. Вспомни, что ты – Технарь. Ты должен быть холоден.
Оставшись в комнате одна (Турецкий как раз вышел в прихожую), Ольга сняла с лица прилипшую к нему улыбку. Готовясь к следующему раунду сложных взаимодействий, которые помогут ей достичь своей цели, слегка взбила пальцами волосы, составлявшие, как она отлично знала, главное ее украшение. Сдвинула вырез платья чуть ниже, чтобы больше открыть грудь. Фасон это позволяет… Все это делалось с той же деловитостью, как у женщины, работающей на конвейере. Ни следа любовного томления, сексуальной лихорадки. Лицо Ольги без улыбки стало, пожалуй, более молодым – но и более деловым. Если бы Турецкий видел ее в эту минуту, он, пожалуй, по-настоящему задумался бы, что нужно этой женщине от него и с какой целью она его сегодня пригласила… Но Турецкий за Ольгой не подглядывал. Он разговаривал в прихожей по мобильному.
Легкой походкой, неслышно ступая босыми ногами по ковру, Ольга приблизилась к двери и приложила ухо к щели между дверью и косяком. В щель слегка искаженно, но вполне отчетливо долетали слова:
– Костя! Звонил мне? Прости, я звонок пропустил, не мог ответить… Сейчас? Нет, не дома. Оперативная работа… Кость, неважно. Ты-то мне что сказать хотел?
Долгая пауза. Розовые Ольгины ушки оставались настороже.
– С камеры слежения у входа? Отлично! Завтра, как лицо компьютерщики восстановят, сразу мне звони… Ладно. До завтра. Пока.
Услышав приближающиеся шаги Турецкого, Ольга стремительно отлетела от двери и впорхнула обратно на диван, где оставил ее Саша. Когда он вошел в комнату, Ольга вновь улыбалась, и даже складки Ольгиного платья не могли бы ему подсказать, как она тут проводила время в его отсутствие.
– Саша! – обратилась к нему вдова Легейдо в прежнем стиле: полунаивно, полукокетливо. – Если вам надо ложиться спать и я вас задерживаю, вы так и скажите. Я же понимаю, у вас много работы… Можно, я займу у вас только минуточку? Скажите: они хоть что-нибудь нашли? По-моему, даже не искали. Был взрыв – и все; что искать-то?.. Но ведь можно посмотреть где-то вокруг, правда же?
Турецкий посмотрел на Ольгу пристально. Она ответила ему чистым невинным взглядом. Если задуматься, что в этом вопросе необычного? Молодая женщина хочет знать, в чем причина гибели ее мужа. Понятное и по-человечески объяснимое желание, только и всего.
Турецкий никак не мог разобраться: подозревать ему Ольгу или нет? Никаких внешних поводов для подозрения не было, и до сих пор вдова Легейдо ни разу не обнаружила, что ее общение с сыщиком имеет, что называется, двойное дно. Ольга была прозрачна, как кристалл в потоке быстро бегущего ручья. Ольга была чиста, как белокурая кукла, только что вынутая из коробки… Может, это-то и подозрительно: слишком прозрачна и слишком чиста. До неправдоподобия. Приплюсуйте к чистоте и невинности высокую близорукость – словно этому ангелу противно смотреть на наш суетный мир…
«Ну правильно, – оборвал себя Турецкий, – теперь ты еще и близорукость ей в упрек поставишь! Она же не виновата, что она такая, какая есть! Невероятно красивая. Невероятно близорукая. Невероятно беззащитная… Она необычна, но в этой необычности нет ничего подозрительного».
Относительно того, что вдова, выплакавшая линзы после смерти мужа, как-то слишком быстро вернулась к радостям бытия, Турецкий дальних предположений строить не стал. Все просто: Ольга утешилась, потому что рядом оказался он, Турецкий. Почему он должен отказывать себе в неотразимости?
Но и принимая во внимание все перечисленные доводы, Турецкий ответил Ольге уклончиво:
– Правда, посмотреть можно. Если что-то найдут, я непременно об этом узнаю. Мы отработаем все улики, не волнуйтесь.
С улыбкой он заглянул в глаза Ольге, провел рукой по ее плечу – легким, быстрым и все же очень мужским движением.
– Оля, мне пора.
На сей раз проводы в прихожей не затянулись, и колокольчики брякнули для Турецкого где-то на заднем плане: звук их был отсечен закрывшейся дверью. Турецкому показалось, что, несмотря на многообещающий тон прощания, Ольга обиделась…
А чего она, спрашивается, хотела? Еще одной порции черного кофе на ночь глядя? Нет, ну это ж надо, до чего веселая вдова! «Интересно, – подумал Саша, – если бы я погиб, Ирина точно так же быстро меня забыла бы?» Мысль оказалась неприятна – до физической дурноты. Конечно, Турецкий не желал бы Ирине Генриховне в таком случае вечного вдовства или тем более самосожжения на могиле – в индийском духе. Но стоило ему представить свою – насквозь, до последней родинки свою – Ирку с другим мужчиной, на теле вставали дыбом все волоски и впивались в кожу, словно иголки, а правая рука невольно сжималась в кулак. Нет, такого быть не должно! Нет, уж кто-кто, а Ирка бы его не забыла…
«А вот ты ее забыл, – подсказал Турецкому какой-то незнакомец, проживавший, как ни удивительно, внутри его. – Она же отчаянно хочет, чтобы вы почаще бывали вместе, а ты ею пренебрегаешь. Нет, ну что ты, Сашка, за хмырь бессовестный? Она сегодня так ждала этого похода в ресторан, обиделась, тосковала, легла спать одна, а ты чем занимался? Обманул ее, а потом к тому же чуть не изменил…»
«Заткнись! – свирепо оборвал незнакомца Турецкий. – Во-первых, не изменил! А во-вторых… достаточно и во-первых. И вообще, измена для женщины и для мужчины – разные вещи. Не я бы Ольгу трахнул, а мы трахнули».
Это была старая песня – из тех лет, когда любвеобильность Саши, не удовлетворяясь Ирининой преданностью, набрасывалась на любой прямоходящий объект женского пола. Тогда, в успокоение своей совести, он набрел на поговорку, что если в супружеской паре изменяет жена, тогда это значит, что обоих супругов трахнули, а если муж – то они вдвоем кого-то трахнули… Ну глагола «трахнуть», введенного во всенародное употребление переводчиками американских фильмов, тогда еще не было, его заменял более жесткий матерный аналог, но смысл ничуть не изменился. Именно так воспринимают измену мужчины – пусть даже для женщин упомянутая поговорка может служить весьма слабым утешением.
«Не волнуйся, Ирка, – послал Саша телепатический привет жене, – сегодня вечером мы никого не трахнули. Мы чисты. Через час или чуть больше мы будем спать вместе, на одном супружеском ложе, под одним супружеским одеялом, и никто не сможет нам помешать… Даже все вдовы на свете».