Она стояла в самом центре светового круга, — такая, какой запомнилась ему в тот день, когда провожала его: темное платье с белоснежным воротничком, гладко причесанные русые волосы с заметной проседью. Мать смотрела на него невидящими глазами, протягивая к нему руки — к нему, но словно мимо него. Он запомнил ее такой потому, что ровно через месяц после его отъезда сюда, когда они воевали еще плечом к плечу с кубинцами, а не рассредоточились по раскаленным пескам и терпким тропическим лесам, матери не стало. Он узнал об этом еще через месяц. Она была доктором… Прекрасным доктором и, прощаясь с сыном, не могла не знать, что смертельно больна и, скорее всего, никогда с ним больше не увидится.

… Мать все тянула и тянула к нему руки — неловко, медлительно, слепо, а потом, не размыкая губ, позвала: «Горочка… Горик…» Он хотел отозваться и не мог, сердце уже почти вырывалось из груди, а пот почти закипал на обожженных плечах и спине… Георгий издал низкий, звериный стон и проснулся…

Какое-то время он лежал на жестком, продавленном диване, не в силах нащупать грань между сном и явью, все еще ощущая адский жар африканского солнца и влажный, липнущий к телу воздух субтропиков, но уже не позволяя себе издавать стонущие звуки. Наконец реальность начала проявляться, подобно снимку на фотобумаге. Сквозь обступивший его предрассветный полумрак первыми начали прорисовываться грани и углы мебели… Если только предметы, заполнявшие огромную комнату, напоминавшую мастерскую, можно было причислить к мебели.

Собственно говоря, это и была мастерская, помещение, вполне способное удовлетворить самого придирчивого скульптора. Располагалось оно среди брошенных гаражей в неприглядном и высоком строении, напоминавшем барак.

Георгий ощутил спиной жесткость лежбища, на котором проспал не более трех с половиной часов (ему этого вполне хватало), в тот момент, когда первые рассветные лучи солнца окрасили столичное небо в зеленовато-розовые пастельные тона: день вновь обещал быть жарким.

Он сел резко и сразу, одновременно опустив ноги на дощатый пол, на мгновение встретившись взглядом со сверкающим черным лаком двухметровым идолом, высившимся в углу, напротив него. Привычно коснулся пальцами каменного тотема на своей груди — идол у стены был точной, во много раз увеличенной его копией — и лишь после этого бросил внимательный взгляд в другой угол, на топчаны, где спали девочки.

Аня действительно спала, широко раскинув руки и сбросив одеяло на пол. А вот Настя… Настя, как выяснилось, сидела на своем топчанчике, глядя на него широко распахнутыми глазами. Георгий нахмурился: девчонка в последнее время ему нравилась все меньше и меньше…

— Доброе утро, — пискнула она, по-прежнему глядя на него во все глаза.

— Давно не спишь? — Вместо того чтобы ответить на ее робкое приветствие, он прищурился.

— Только что проснулась… — Настя поспешно отвела взгляд, следовательно, солгала.

— Что случилось? — Он недобро усмехнулся.

— Мне показалось, дядя Юра, что кто-то закричал, я поэтому и проснулась…

Некоторое время он молча разглядывал девушку, затем поднялся и прошагал к своему рабочему столу, заваленному древесным материалом, деревянными болванками, обрезками, инструментами и прочими необходимыми для дела вещами. Равнодушно повернувшись к ней спиной, бросил через плечо:

— Буди Анну, вам пора на пробежку…

— Хорошо, дядя Юра. — Настя с готовностью выбралась из постели и толкнула вторую девушку — такую же светловолосую, как она сама, но более крупную и крепкую. — Анютка, просыпайся, пора…

Георгий дождался, пока за его спиной девочки проснутся окончательно и переоденутся в спортивные костюмы, и лишь тогда повернулся к своим подопечным:

— Выпейте вначале сок, не забудьте… Жду вас к завтраку через полчаса.

Настя молча кивнула, вторая девушка искренне улыбнулась ему и первая потянулась к тумбочке, на которой стояли две чашки сока, приготовленные для них с вечера.

Спустя несколько минут Аня, еще раз улыбнувшись Георгию, распахнула дверь мастерской, которая выходила в самую глухую часть огромного Измайловского парка.

— Дядя Юра, засекайте время, мы пошли! — весело выкрикнула она и первой выскочила на тропинку, начинавшуюся от порога мастерской.

6

Нина Алексеевна Ионова была идеальной офицерской женой: так считал сам Ионов, и ничуть не ошибался. Чего стоили хотя бы те два с лишним года, когда она ждала его из Анголы, прекрасно понимая, где он и что именно там происходит, хотя советское правительство так до конца и не признало своего участия в той войне, — несмотря на то что российские ракеты «земля — воздух», окончательно решившие судьбу вмешательства ЮАР, говорили сами за себя! Летали же они там на пространстве от Намибии до побережья Атлантики не реже, чем кондоры над ангольскими пустынями, о чем систематически сообщали «вражьи голоса»…

Несмотря на все свои страшные переживания и тревоги, жена Ионова не только стойко верила в возвращение мужа из тропического ада, но еще и ухитрялась не выпускать из рук воспитание двоих сыновей, пребывавших в тот момент в самом «опасном» переходном возрасте: словечко «тинейджеры» в середине восьмидесятых было еще не в ходу.

Но самое главное — Нина Алексеевна всегда удивительно точно и тонко чувствовала настроение своего мужа, его состояние, которое генерал вполне успешно умел скрывать от окружающих, если того требовали обстоятельства. От окружающих, но никак не от жены…

Вот и сегодня, дождавшись, когда Иван Герасимович отужинает и понаблюдав за его дальнейшими действиями, сводившимися к извлечению на свет божий бутылочки коньячку, она точно угадала момент, когда можно было заговорить о главном.

— Ваня, — мягко начала Нина Алексеевна, — тебя сильно тревожит что-то, связанное с прошлым, о котором мы уговорились не вспоминать. Давай временно отменим уговор и все-таки поговорим, а то, не ровен час, сопьешься у меня совсем…

— Нинок, — усмехнулся генерал, — в следующий раз можешь не отрицать, что обладаешь редким даром ясновидения! А?..

— Конечно, я буду это отрицать, потому что никаким даром не обладаю!

— Тогда откуда ты взяла, что…

— Ой, Ванечка, да достаточно за тобой понаблюдать! — Она улыбнулась. — Позавчера, после того как вы с Алешей уединялись, а потом гости разошлись, ты целый час сидел в своем кабинете с синей папкой… Ну той, где у тебя хранятся ангольские бумаги, архив. Я так и уснула, не дождавшись тебя! И уже сквозь сон слышала, как ты с кем-то созванивался…

— И что?

— А то!.. Во сколько ты лег — часа в три?.. Наверняка не раньше! А улетел из дома сразу после завтрака, вернулся к ужину. Вчера то же самое. Сегодня — снова… И все время хмуришься, губами шевелишь, вопросов моих не слышишь!.. Спрашиваю тебя: ты детям звонил? А в ответ слышу знаешь что?..

— Что?

— «Да-да, кажется, году в восемьдесят четвертом или пятом…» Ну и что я после этого должна предполагать?..