Спроси его позднее кто-нибудь, почему он так охотно согласился предоставлять новому знакомцу в общем-то закрытую информацию после каждой своей инспекторской поездки по психоневрологическим больницам, Селюкин никогда не сумел бы ответить на этот вопрос. Просто из-за стола он тогда, не без помощи Юрия, поднялся в полном убеждении, что такое везение выпадает раз в жизни и что, предоставляя упомянутую информацию, в сущности, незнакомому человеку, он, во-первых, делает доброе дело, во-вторых, почему-то просто обязан это делать. А главное — уж теперь-то жена и дочь точно перестанут его пилить за неумение зарабатывать деньги… И вообще, отправит-ка он их на Мальдивы на целый месяц, хоть отдохнет от сварливых баб и поживет в свое удовольствие…
В общем и целом, так и вышло. И жизнь, к которой добавились пара-другая светлых тонов, радовала Селюкина впервые за много лет куда более прежнего. Отчего-то ему казалось, что теперь так будет всегда, и именно поэтому последний звонок Юрия стал для Валентина Евгеньевича настоящим ударом.
— Нам с вами, — даже не поздоровавшись, сообщил тот, — пока не следует встречаться. Деятельность временно прекращаем.
— Что? — не понял Селюкин. — К-какую деятельность?
— Валентин Евгеньевич, — чуть мягче сказал Юрий, — вам следует взять отпуск и отдохнуть. Уехать, и лучше всего куда-нибудь за границу. Кроме того, желательно на какое-то время вообще забыть о нашем знакомстве… Особенно если кто-нибудь станет этим интересоваться специально.
— Интересоваться? Специально?.. Но кто?! — Он наконец встревожился.
— Органы, — коротко произнес его собеседник и отключил связь. То есть, по сути дела, прервал ее, не оставив Селюкину ни единой возможности ни возразить, ни уговорить, ни хотя бы переспросить, при чем тут органы? Юрий, ни отчества, ни фамилии которого Валентин Евгеньевич не знал и, судя по всему, теперь уже не узнает никогда, всегда звонил ему сам, а деньги за труды переводил на специально открытый Валентином Евгеньевичем тайно от жены счет.
Селюкин оторопело посмотрел на трубку, из которой в данный момент доносилось игольчатое стаккато коротких гудков, и похолодел: он вдруг сообразил, что с той самой встречи в ресторане он своего щедрого собутыльника ни разу больше не видел, а номер, по которому Юрий (а может, и не Юрий) звонил ему на работу, никогда не высвечивался, хотя прямой городской, установленный в кабинете Валентина Евгеньевича, был с определителем… И еще он понял, очень отчетливо, каким идиотом на самом деле был, прямо отсюда, с рабочего места, наговаривая этому типу интересующую его информацию, да и рекомендовал очередному главврачу Юрия в качестве сотрудника по временному трудовому соглашению он тоже из кабинета…
Впрочем, вряд ли последнее имело значение: если дело дошло до органов, первый же или в крайнем случае второй из докторишек назовет интересующимся его фамилию как рекомендателя…
Единственное, чего не мог в этот момент понять взмокший от ужаса Селюкин, — почему он вдруг оказался таким идиотом и пошел навстречу едва знакомому типу? Он, всегда такой осторожный, даже порой слишком осторожный!.. Как?! Загипнотизировал он его, что ли?!
Вряд ли Валентин Евгеньевич, буквально окаменевший на своем месте с трубкой в руках, мог всерьез предположить, до какой степени был в своей последней мысли вовсе не риторичен, а близок к истине.
Фамилию Селюкина Володе Яковлеву назвал на самом деле третий опрашиваемый. Точнее — назвала. Профессор Лапидо Эльза Юрьевна оказалась весьма прямой, привыкшей командовать подчиненными как генерал своей армией дамой, даже не пытавшейся скрыть от Яковлева те мелкие нарушения, которые и здесь тоже имели место. Эльзу Юрьевну последнее обстоятельство не пугало и даже не смущало: она полагала, что в своей епархии имеет право распоряжаться и устанавливать правила сама.
— Вы наверняка в курсе наших трудностей! — В голосе Лапидо звучало раздражение человека, которого отрывают от важнейшего дела по пустякам. — Докторов не хватает, зарплаты микроскопические, палаты, особенно, увы, подростковые, переполнены. Аня Русакова лежала у нас почти полгода! Вы хоть представляете, что это такое для нашего жалкого бюджета?! Бесплатная пациентка поступила из интерната, круглая сирота… Лежала у нас уже дважды: в двенадцать лет, затем в тринадцать и, наконец, в пятнадцать… то есть почти в шестнадцать!
— Меня интересует ее точный диагноз, переведенный на русский язык, — вздохнул Володя. — В деле все в медицинских терминах…
Он покосился на профессоршу: гренадерского вида, сухопарая при этом дама за пятьдесят, стриженная почти налысо, даже «под мальчика» такую прическу не назовешь.
Если он ожидал, что в ответ на его просьбу Лапидо для начала съязвит, то ошибся. Профессорша отнеслась к вопросу с пониманием:
— Значит, так. Во-первых, у Ани был не вполне проявленный эписиндром, повышенная агрессия. В интернате в последний раз она едва не убила девочку, свою ровесницу… Во-вторых, она была довольно близко знакома с легкими наркотиками… Детям с ее диагнозом это не просто противопоказано, как всем нам, но в девяти случаях из десяти приводит к нервному срыву, обострению хроники. В принципе они становятся практически опасными для окружающих. Добавьте к этому истероидный характер, склонность к депрессиям, — и вы получите такую клинику, что и опытный профессионал схватится за голову!
— Вы держали ее на медикаментах?
— Конечно!.. В первые недели на нее смирительную рубашку было впору надевать. К собственно лечению приступили где-то через месяц.
— А эта… этот синдром что, лечится?
— Нет, — коротко ответила Эльза Юрьевна и сердито посмотрела на Яковлева. Словно именно он был виновен в данном случае в беспомощности медицины.
— В таком случае каким образом сумел привести в норму девочку Юрий Николаевич?
— Думаю, он владел гипнозом, — спокойно ответила Лапидо. — Если вам кажется, что это шарлатанство, то, по мне, пусть мои врачи хоть шаманят, на здоровье, лишь бы был результат! Все лучше, чем пилюли и инъекции…
— Вы, предполагая за ним такую особенность и, по сути дела, совершенно не зная человека, разрешили этому, с позволения сказать, Юрию Николаевичу забрать пациентку с подобным диагнозом?
Володя посмотрел на профессоршу с нескрываемым возмущением, но Эльза Юрьевна его взгляд выдержала не дрогнув.
— Начнем с того, — произнесла она через короткую паузу, — что пациентку Анну Ефимовну Русакову я никому, как вы выразились, «забирать» не разрешала. Мне в день ее выписки позвонила директор интерната, за девочкой ни в тот день, ни на следующий ехать было некому. Она до этого разговаривала с Юрием Николаевичем и договорилась, что он подбросит Аню по дороге с работы на своей машине. Я, уважаемый Владимир Владимирович, не ясновидящая, чтобы знать, что после этого оба они растворятся в воздухе: этот Грушев, в соответствии с трудовым соглашением, должен был работать у нас еще с неделю!
— А во-вторых?
— Во-вторых, я не совсем поняла, почему вы говорите «с позволения сказать, Юрий Николаевич»? Его диплом я видела, он, уж поверьте, подлинный. Паспорт видела моя завотделом кадров…