А может, просто вторую записку убрать? Но как объяснить появление Василисы? Да бог с ним, в конце концов, пусть еще Турецкий посмотрит, может, у него дельная идея появится…
Липняковский протянул женщине конверт и шариковую авторучку.
— Напишите мне, пожалуйста, ваш адрес и номер телефона, если есть, и можете отправляться по своим делам. Но предупреждаю: никому ни слова, иначе за вашу жизнь я не отвечаю, это понятно?
Она потерянно кивнула и стала писать на конверте. Закончила, протянула следователю. Витольд посмотрел и сунул конверт в ящик стола.
— А телефона у меня нет, — сказала она виновато. — То есть Коля мне оставил, но я могу только кнопку нажимать, если он позвонит. А номер я не знаю. И он не звонит.
Хотел было сказать Липняковский, что никогда уже не позвонит ей Николай, но промолчал. Зачем лишние слезы? У нее и так в голове все перемешалось.
— Идите, Василиса Захаровна. Если чего потребуется уточнить, я найду возможность встретиться, чтобы не привлекать к вам внимание. А вы помалкивайте. Он, кстати, ничего не оставлял?
— Да… как сказать… — она потупилась, и Липняковский насторожился. — Денег оставил… не очень много. Хотя он аккуратный был, всегда вперед платил.
Что ж, следователь так и подумал.
— Ну и хорошо. Никому не рассказывайте, а я, считайте, и не слышал. Всего доброго.
Василиса вышла, а Витольд, поглядев ей вслед, подумал, что у Куратора, которого теперь, кажется, можно называть так уже без кавычек, губа была не дура. Он вспомнил тело Фролова, лежавшее на цинковом столе, в морге. Крепкое, жилистое. И пальцы стальные. Пятьдесят семь лет всего мужику было? Немного… Или очень много?.. «Чекист» из советского прошлого… Вон куда скатился… К бандитам… Значит, такая судьба выпала… Подумал вдруг о себе: а сам так смог бы, ну, если б сложилось? И первый ответ был: нет! Никогда… Но, подумав, покачал головой из стороны в сторону, не то чтобы сомневаясь, но… что-то вроде бы томило. А разве у этого, у Ивана, жизнь была? Система трещала и ломалась на глазах, а ты — в самом ее эпицентре… И как бы себя повел на его месте? Если бы самому, скажем, пришлось?..
Но Витольд Кузьмич вовремя вспомнил расхожую фразу, которой постоянно козыряли еще недавно журналисты всех средств массовой информации: «История не знает сослагательного наклонения»… Это верно. А раз так, то нечего и задаваться вопросом, что было бы, если бы все было иначе?..» Работать надо.
Телефонный звонок оторвал от размышлений на общеисторические темы…
— Витольд Кузьмич, срочно подойдите в приемную.
Это позвонила секретарша Рогаткина. Что за срочность такая? Опять, что ли, Генеральная прокуратура?
— На проводе наш мэр, — негромко, зажимая ладонью микрофон трубки, сказала женщина. — Кажется, очень взволнован. Искал Геннадия Викторовича, а я сказала, что на месте только вы. Вот, — она протянула трубку.
— Слушаю, Липняковский.
— Здравствуйте, это Смородин Виталий Семенович. Как вас, простите?
— Витольд Кузьмич.
— Я очень вас прошу, мне надо срочно переговорить с вами. Вообще-то я хотел бы с Рогаткиным, но он куда-то отъехал надолго, а дело не терпит отлагательства. Вы не могли бы прямо сейчас подскочить в мэрию? Если надо, я готов машину подослать.
— Нет, спасибо, не надо. А что за вопрос? Это я к тому, что, может быть, какие-то материалы с собой захватить, Виталий Семенович?
— Я думаю, вам ничего не надо брать с собой. Итак, я вас жду…
Черт возьми! Беги туда, вернись сюда… От прокуратуры до мэрии пять минут езды. Идти пешком — пятнадцать минут, но по этой жаре? Прошу простить…
— Мэр вызывает, срочно нужна машина, — сказал Липняковский.
— Водитель внизу. Спускайтесь, я ему скажу, — ответила секретарша, снимая трубку внутреннего телефона…
Мэр Смородин был явно взволнован. Или ловко делал вид. Он поднялся навстречу грузному Липняковскому, и Витольд Кузьмич подумал, что их встреча, вероятно, выглядит комично: мэр казался точной копией следователя, но только уменьшенной в два раза.
Пожали руки, Смородин показал рукой на стул у приставного стола, сам сел напротив, сложил руки под подбородком, придав себе задумчивую позу.
— Витольд Кузьмич, я хочу сделать официальное заявление. Вы будете записывать?
— Вероятно, лучше это сделать вам самому. И не надо будет никаких свидетелей, я имею в виду понятых, — кинул пробный шар следователь. Интересно, как он отреагирует?
— Нет, я думаю, что лучше, если станете записывать вы, дать вам бумагу, ручку?
Терпеть не мог Липняковский ненужной писанины, а здесь, чувствовал он, речь пойдет именно об этом. Но с мэром не поспоришь, многие в городе знали, какой крутой у него характер, и связываться не хотели. Запросто ведь может перекрыть кислород, а как это делается, никого учить не надо.
— Давайте, — безнадежно согласился следователь, доставая из кармана очки.
Но уже после первых двух фраз Витольд Кузьмич понял, что все трудности, связанные с проблемой вызова господина Переверзина в прокуратуру для дачи свидетельских показаний по делу о «конце света», отпали сами собой. Господин олигарх, или кто он там на самом деле, самостоятельно залез в капкан, выбраться откуда ему будет не так просто, как может показаться на первый взгляд…
Следователь старательно записывал свидетельские показания о том, как Переверзин вот здесь, в кабинете мэра, недавно требовал от него разорвать договор с местными программистами и заключить с его фирмой. А в случае несогласия угрожал всякими санкциями — и со стороны краевых властей, и со своей собственной, вплоть до угрозы подослать какого-нибудь маньяка.
Липняковский записывать-то записывал, но не верил тому, что рассказывал мэр. Это ж надо быть совсем сумасшедшим, чтобы действовать с такой наглостью и фактически открыто. А ладно, подумал он, мое дело записать, а Смородин пусть читает и подписывает собственные показания. И Рогатину — на стол. Решайте сами, что делать с этим бредом.
Когда странная исповедь закончилась, мэр, прочитав и расписавшись на каждой страничке, вернул следователю столь своеобразную «явку с повинной», после чего хитро ухмыльнулся и полез в ящик собственного письменного стола. Покопавшись и чем-то позвякав, он достал… магнитофонную кассету и протянул ее Липняковскому.
— А вот это — доказательства, свидетельствующие против Переверзина.
— Что? — не поверил следователь.
— Обычная кассета, — пояснил мэр. — Вы только никому не говорите, пожалуйста, но у меня здесь смонтирован магнитофон. Юг, понимаете, соблазнов много, ходоков еще больше, и каждый норовит что-нибудь урвать, пользуясь поддержкой властей. Вот и пришлось, не от добра, сами понимаете. А когда господин Переверзин посетил меня накануне для серьезного и важного разговора и изложил суть своего предложения, я сказал, что тут следует хорошо обдумать, прежде чем принимать ответственное решение. И перенес встречу и разговор на сегодня. И теперь вы с господином Рогаткиным можете убедиться, что в моем заявлении нет ни слова выдумки. Я по глазам вашим видел, что не сильно вы верите своему мэру. Ничего не поделаешь, молодой человек, это всеобщее заблуждение, что к власти рвутся, чтобы красть. И никто не хочет верить, что человек пришел работать — честно и добросовестно. Как это делали наши с вами отцы, как нам завещали, черт возьми! Так что можете располагать материалами по своему усмотрению и на пользу делу.