И все же лобовое столкновение произошло. У француза было прекрасное настроение. Такое лицо, словно ему, наконец-то, дали облегчиться после выпитой канистры пива. Тень беспокойства пробежала по лицу, но быстро сменилась благодушием — он просто столкнулся с человеком, который не видел, откуда он вышел. «Ах, вы, шалунишки», — подумал Турецкий.
— Доброго денечка, месье Буи, — раскланялся Турецкий. — Как дела?… — чуть не вырвалось «сердечные». — Как успехи, супруга, настроение?
— О, спасибо, все о'кей, — заулыбался Робер. — Вот, решил подышать свежим воздухом. А у вас как дела, детектив? Вы уже… сделали свое открытие?
— Полагаю, что да, — простодушно отозвался Турецкий. — Думаю, к утру следующего дня это прекрасное судно войдет в акваторию города Сочи, и все невиновные отправятся по домам.
— Правда? — насторожился француз.
— Истинная, — подтвердил сыщик.
— А виновный?
— А виновный домой не отправится.
— Вы уже нашли… что хотели?
— Имею серьезные основания полагать, что ночью я покажу гостям «Антигоны» человека, виновного в злодеяниях.
«Что ты несешь?» — подумал он.
— А почему… — француз замялся, — не сейчас?
— Нужно кое-что уточнить.
Утверждение было взято с потолка, но того стоило. С физиономии француза слезло любовное томление и прочно обосновалась крайняя степень задумчивости.
— Это очень интересно… — настороженно пробормотал он. — А что дает вам… м-м, основания… — он мучительно подбирал русские слова.
— Я понял вас, — отмахнулся Турецкий, — не продолжайте. Преступник допустил досадную небрежность и выдал себя — пусть не с потрохами, но вполне определенно. Если сработает моя ловушка, то ночью или рано утром он будет в руках правосудия.
— Ловушка… — окончательно растерялся француз. — Это, простите?..
— Это что-то из охоты, — объяснил Турецкий. — Западня, капкан…
Говоря по-русски, «взял на понт». На языке военных это еще называется «вызвать огонь на себя». Можно не сомневаться, что интересную новость Буи растреплет жене (как бы они ни относились друг к другу), кое-кому еще, да и Николь не будет держать язык за зубами, так что к вечеру вся честная компания, сведенная волею судьбы в плавучем доме, будет в курсе, что сыщик что-то замышляет. И даже невиновные насторожатся.
Робер понятливо закивал, бочком протиснулся мимо сыщика, вывалился на палубу. Он досчитал до тридцати и тоже вышел. Француз, нисколько не смущенный тем, чем занимался минуту назад с Салимом, подкатился к жене, разлегшейся в шезлонге, опустился перед ней на колени, начал что-то говорить, поглаживая ее по ноге. Француженка не сразу включилась. Удивленно смотрела на его руку, удивляясь, чем это он тут занимается. Потом нахмурилась. Потом расхохоталась. Потом опять нахмурилась, оба повернулись и уставились на Турецкого, который выискивал облачка в безоблачном небе. Николь уже не казалась смертельно пьяной. Невзирая на все свои недостатки, тупой она не была. Турецкий приветливо помахал ей рукой и поспешил убраться.
Турецкий допустил преступную небрежность, которая в итоге чуть не стоила ему жизни. Он понимал, что, примеряя роль живца, должен позаботиться о собственной безопасности. Но дальше понимания дело не шло. Он поступал, если вдуматься, верно. Профессиональное самолюбие уязвили, он отдавал себе отчет, что расспросами людей и построением версий с места не сдвинется. Следов нет, улики отсутствуют. Ни мотивов, ни основных подозреваемых. А делать что-то надо. И не страх перед «крутизной» Голицына и его клевретов заставлял его работать. Достойный противник бросил вызов, он его принял, он должен разыграть эту партейку, и нечего пенять на тормозной путь…
До обеда он провалялся в каюте, принципиально ничего не делая. Он гнал из головы ненавистные лица, старался не слушать, что происходит снаружи, думал о жене, томящейся во «всесоюзной здравнице». А может, уже и не томится, увлекательно проводит время с каким-нибудь Гошей, Эдиком или Казбеком — не оттого, что так хочется, а дабы досадить единственному и неповторимому муженьку…
В четвертом часу Герда принесла запоздалый обед. Она была подозрительно молчалива, не горела желанием общаться. Смотрела на него с затаенной робостью. Поставила поднос, сделала кокетливый книксен, выждала несколько мгновений — не начнет ли сыщик беседу первым, вздохнула.
— Все в порядке? — спросил Турецкий.
— Ну, примерно, — неопределенно пожала плечами Герда, отдирая глаза от подноса. «Не отравлено ли?» — подумал Турецкий. — Во всяком случае, все живы. Игорь Максимович спьяну полез на мачту, Салим его стащил. Француженка сиганула за борт — хотела погнаться за катранчиком. Глотов скинул ей круг, прыгнул сам, вытащил, жутко ругаясь, сейчас она лечится у себя в каюте «божоле» урожая пятидесятого года. А в остальном, прекрасная маркиза… Тент натянули на верхней палубе.
— Очень нужен? — не понял Турецкий.
— Не очень-то там безоблачно, — Герда выразительно кивнула на иллюминатор. Турецкий тоже повернул голову. Откуда что берется? Небо затянули клочковатые седые облака, моросил дождь — капли воды ползли по стеклу.
— Как Ольга Андреевна?
— Никак, — вздохнула Герда. — Ее уже нет с нами. Этой женщине необходима срочная психиатрическая помощь.
Не дождавшись доброго слова, женщина удалилась. В шесть часов вечера он вышел из каюты. В окружающей его атмосфере что-то сильно изменилось. Сновали зыбкие тени, люди друг с другом почти не разговаривали. Небо потемнело, хотя до сумерек оставалась еще пара часов. Море угрожающе и утробно рокотало, яхта плавно покачивалась на монотонной волне, было слышно, как наверху дождь молотит по тенту. Турецкий бродил по судну, остерегаясь темных углов. Сердце сжималось, чесалось под лопаткой. Ну что ж, если у вас нет паранойи, это еще не значит, что за вами не следят…
Предчувствия висели над душой. Он чувствовал, что злодей затаился, готовится нанести удар. Кому? Турецкому? Кому-то другому? Что у него на уме? Почему психует и безбожно пьянствует Голицын? Какие страхи терзают Ирину Сергеевну? Если все плохо, зачем они отправились в путешествие? В машинном отделении матрос Глотов нервно протирал ветошью замасленную деталь, похожую на ручную гранату. Пугливо покосился на сыщика, облизнул пересохшие губы.
— Лимонка? — пошутил Турецкий, кивнув на болванку.
— Мандаринка, — буркнул матрос, давая понять, что общаться не намерен. Он выглядел взволнованным, каким-то напряженным, но причины тому могли быть самые разные.
Яхта казалась вымершей. Люди попрятались по каютам, выжидали. Он обошел нижнюю палубу по наружному периметру, постоял, прижавшись к борту, подставляя голову каплям воды и холодному ветру. Погода резко изменилась. Ветер дул порывами, гоня на восток махровые тучи. Пасмурность простиралась до горизонта, только на востоке — в районе черноморского побережья России — между небом и морем оставалась узкая полоска неба. Он поднялся наверх, понаблюдал, как ветер треплет натянутый над шезлонгами тент. В кают-компании царила пустота, тут кто-то был несколько минут назад — сигарета, раздавленная в хрустальной пепельнице, еще дымилась. На камбузе было тихо. Он дошел до шторы, поднял руку, чтобы ее отогнуть. Тянущее чувство возникло в позвоночнике. Он резко обернулся. За спиной никого не было. Но кто-то пару мгновений назад очень недобро на него смотрел. Стеклянные двери были закрыты — он сам их закрыл, чтобы не трепало ветром. Он быстро пересек кают-компанию, распахнул двери.