Он плыл, экономя силы, не спуская глаз с объекта преследования. За шлюпкой он больше не следил, интерес являла только голова, мелькающая между волн и смещающаяся все левее. Глотов начинал уставать — расстояние между ними сокращалось. Силы в организме еще оставались, Турецкий яростно заработал ногами, стал сильнее грести. Но Глотов уже находился в прибрежной зоне, вот уже ноги его коснулись дна, он уже шел, подняв руки и вихляя корпусом. Выбрался на сушу, в изнеможении рухнул на колени, уткнувшись головой в песок. И вдруг выпрямил спину, резко повернул голову, уставился на бурлящий пеной прибой! Он обнаружил погоню!
— Глотов, ни с места, все кончено! — заорал Турецкий, надеясь перекричать шум прибоя.
Глотов поднялся на разъезжающихся ногах, валко побежал прочь, запнулся о какую-то корягу, упал, медленно поднялся, побежал дальше — в скалы. Турецкий выскользнул из круга, отбросил его за ненадобностью, поплыл вразмашку — до берега оставалось совсем немного. Песчаное дно под ногами — слава богу! Он выбирался на сухое, преодолевая сопротивление воды. Некогда падать, приветствовать благословенную землю… Он бежал, увязая в мокром песке, и когда покинул за линию прибоя, Глотов уже пропал за остроконечными огрызками…
Вооружившись увесистым окатышем, Турецкий продолжал преследование. Главное, чтобы тот не затерялся в этом каменном бардаке.
Скалы нависали над головой, в глазах двоилось, их казалось слишком много, чересчур много. Он услышал сдавленный крик перед собой — ножку подвернул, мерзавец? Сил прибавилось, он бежал мимо торчащих в небо живописных огрызков, вскарабкался на наклонную плиту, с которой открывался вид. Вероятно, имел место оптический обман — высокая гряда, казавшаяся совсем рядом (а за ней ведь где-то дорога), фактически отступила, перед глазами метров на семьдесят простиралось бестолковое нагромождение скалистых пород. Скалы уступами подступали к гряде, между ними были опасные провалы. Сорвешься в пропасть — можно не только ногу сломать, но и вообще без головы остаться.
Турецкий взгромоздился на край плиты, успокоился, восстановил дыхание, начал сканировать пространство. Здесь все застывшее, мертвое, если что-нибудь шевельнется, он заметит…
Шевельнулось! Прямо по курсу, метрах в тридцати. Человеческая фигура выбралась на корточках из-под громоздкого камня, на четвереньках перебежала открытое пространство, вползла в соседнюю нишу. Отлежаться решил? Турецкий не стал терять времени — перепрыгнул на соседнюю скалу. Сильно рисковал, но вроде обошлось. Спрыгнул на землю, побежал, виляя между неподвижными изваяниями. Глотов слышал шум, понял, что неприятности уже рядом, выбрался из ниши, побежал, подволакивая подвернутую ногу. Турецкий уже слышал его тяжелое дыхание. Вот Глотов взгромоздился на камень, стал переползать на следующий. А что за следующим? — ни черта не видно…
— Глотов, тормози! — выдохнул Турецкий. Но тот упорно карабкался на плиту. Турецкий подбежал, подпрыгнул, чтобы схватить его за ногу — не достал. Дыхание матроса срывалось, от него исходила мощная волна страха. Он подтянулся, вылез на относительно ровную поверхность, сел на корточки, откуда и принялся сверкать глазами. «А ведь нет у него пистолета, — мелькнула мысль. — Давно бы уже шмалять начал…»
— Турецкий, не подходи, я убью тебя, мне нечего терять… — выхаркнул Глотов.
— Да уж, рассчитывать тебе не на что, — сказал Турецкий. — Перед тобой молоток, дружище, который загонит последний гвоздь в крышку твоего гроба. А ведь тебе, действительно, лучше меня убить, чтобы хоть как-то выпутаться…
Он видел, как Глотов шарит рукой по камню. Глыба растрескалась, можно извлечь из нее какой-нибудь обломок…
Турецкий метнул окатыш, прежде чем матрос сделал то же самое. Он попал ему в грудь — ничего фатального, но Глотов поскользнулся, шаркнула подошва, он замахал рукой, чтобы удержать равновесие, но уже заваливался на спину. Опереться было не на что. Пустота. Турецкий видел, как он извернулся в падении…
Он подобрал еще один камень, обогнул глыбу… и чуть не загремел в расщелину на обратной стороне. Схватился за выступ, перевел дыхание. Опустился на колени, подполз к краю.
Расщелина глубиной не впечатляла, но если учесть, что повсюду камень, то приятного мало. На дне лежало тело — затылком вверх. Оно еще шевелилось. Турецкий сполз в расщелину, цепко хватаясь за выступы, подобрался к упавшему, перевернул его за плечо. Похоже, и здесь все было кончено. Матрос, ударившись о камни, разбил грудную клетку и умудрился продырявить себе горло. Он уже практически не дышал, только конвульсивно вздрагивал, пальцы скребли каменистую почву, рваное отверстие в горле издавало булькающие звуки, толчками исторгая кровь. Глаза тоскливо мерцали. Финальная конвульсия, тело резко изогнулось. И расслабилось, стало неподвижным, сродняясь с мертвой природой.
— Зря ты помер, братец, — бормотал Турецкий, выбираясь из расщелины, — теперь уж точно ничего не скажешь. Но мы и без тебя раскусим этот орешек, ступай-ка прямиком в ад…
Странно, но часы оставались целыми и даже что-то показывали. В начале четвертого утра Турецкий выбрался к брошенной в полосе прибоя шлюпке. Ее носило по волнам в прибрежной зоне — то царапало днищем о берег, то отбрасывало, то опять прибивало волной. Далеко от места высадки людей она не сместилась — прошло каких-то минут двадцать.
Он умылся в соленой воде, стал осматриваться. До рассвета оставалось не так уж много, небо над цепочкой скал понемногу серело. Дождь практически прекратился, завывал мокрый ветер, выгоняя с моря волну. Водная гладь была идеально чистой — никакого намека на то, что в паре кабельтовых затонула дорогая посудина.
Он отыскал место, где высадились пассажиры — трудно было не заметить вереницу следов, тянущуюся от моря в глубь скал. Судя по следам, они держались дружной кучкой, отщепенцев не было. Он передохнул пару минут, двинулся за ними.
Пассажиры яхты отыскались довольно быстро. Они не добрались до «большого» гребня, обустроились передохнуть в покатой природной чаше, окруженной камнями, — в двух шагах от внушительного обрыва. Дополнительных потерь, судя по их количеству, не было. Ночная хмарь расползалась, уже кое-что было видно. Ирина Сергеевна сидела в стороне от остальных, обняв колени, кутаясь в дождевик, предусмотрительно захваченный из багажа. Она дрожала, на симпатичном носике зависла капля воды, которую она не замечала и не чувствовала. Сидели, мирно обнявшись, Робер и Николь, молчали, смотрели в одну точку. Супруги Лаврушины: Иван Максимович походил на общипанного петуха, он то и дело кашлял, сотрясаясь всем телом, Ольга Андреевна безмолвствовала — в глазах застыла вселенская скорбь, лицо почернело, осунулось. Феликс — взъерошенный, с трясущейся челюстью — пытался приобнять Герду, но та ускользала из рук, ее больше волновало содержимое сумочки, которое она лихорадочно перебирала. В шаге от этой парочки сидел Шорохов. Он деловито выцарапывал куском коры грязь из мокрого ботинка, временами косил на «попутчиков».
Восемь человек — все, что осталось. Турецкий спустился в чашу, примостился на обломке скалы. Появление девятого персонажа не осталось незамеченным. Кто-то поднял голову, кто-то повернул.