— Что вполне приемлемо, — заверил его Скорцени. В общем-то, он был не прочь побывать в Рейх-Атлантиде, и потом, Консул прав: если уж ему, Отто Скорцени, поручили заниматься безопасностью Рейх-Атлантиды…
— В руководстве рейха знают, что вы уже занимались этими богоугодными, но совершенно бессмысленными поисками — некоей чаши Грааля, так что мотивы вашего исчезновения из поля зрения рейх-генералитета и иностранных разведок будут вполне реалистичными. Об истинной цели вашей экспедиции будет знать только фюрер. И я. О том, как вас доставить в Южную Африку, избавив от опасного и изнурительного месячного плавания на субмарине, мы поговорим через три дня.
— И все же я считаю, — решил настоять на своем Гитлер, однако Посланник Шамбалы резко поднялся со своего места и решительно прервал его:
— Верните себе способность реально оценивать ситуацию, господин Шикльгрубер. Миллионы ваших подданных все еще верят в вашу способность предвидеть будущее — в чем вы их так мастерски сумели в свое время убедить. Так не спешите окончательно разочаровывать их. В мире нет ничего страшнее для монарха, чем разочарование в нем подданных. А все идет к тому, что в марте — апреле 1945 года именно Скорцени, рискуя собственной жизнью, вынужден будет заниматься эвакуацией, а точнее, — не стал он щадить фюрера, — бегством, именно так, паническим бегством высшего руководства Германии из погибельно осажденного и разрушенного Берлина. Так вот, во время этой экспедиции он сумеет пройти и профессионально отследить тот путь, тот канал, по которому ему придется переправлять основную массу ваших чиновников и генералов в Южную Африку, Латинскую Америку, а нескольких, избранных, и в Рейх-Атлантиду. И вот тогда опыт его окажется неоценимым.
— Вы говорите о марте — апреле 45-го — как о свершившемся факте, — холодно возмутился Гитлер.
— Как о факте, который неминуемо свершится, даже если учитывать определенную вариантность событий.
— Это потому, что вы окончательно предали нас.
— Мы это уже обсуждали, господин Гитлер. Предполагаю, что последняя наша встреча состоится в вашей ставке «Адлерсхорст», [96] перед тем как вы направитесь в прифронтовой Берлин, чтобы командовать его защитой из бункера своей рейхсканцелярии.
— Вы предали нас, предали, предали! — истерично заорал Гитлер. — Вы самым подлым образом предали меня и всех нас! — потрясал он руками, мечась по комнате.
— Это вы предали нас, господин Шикльгрубер, когда, пренебрегая нашими советами, отдавали приказ расчленить Польшу, напасть на Францию и бомбить Лондон. Единственное ваше правильное стремление, которое было нами поддержано, — это попытка уничтожить коммунистический режим в Советском Союзе. Но вместо того, чтобы выступать перед миром спасителем народов от коммунистического идиотизма, вы принялись беспощадно истреблять их, превращая уцелевших в рабов рейха. Вот тогда-то Покровители Космоса и правители Страны атлантов отвернулись от вас, а вместе с ними отвернулась и ваша удача полководца, отвернулась судьба.
— Так чего же вы теперь хотите?!
— Мира. Умиротворения.
— Ах, теперь вы хотите мира?! Так ведь и я тоже хочу его! Но разве во все те времена, когда Гитлера не было на свете, на земле царил мир?! Это, по-вашему, я, Гитлер, устраивал все те тысячи и тысячи войн, которые вспыхивали в течение всей истории человечества на всех континентах: между родами, племенами, великими и малыми правителями, между великими и малыми державами; за власть, за землю, за веру, за женщин, за несметные стада; за Гроб Господень и прочие истинные и мнимые святыни, да и просто потому, что полководцам не сиделось в четырех стенах своих домов или за стенами своих мрачных замков, под боком у сварливых и стремительно стареющих жен?! Оказывается, все эти войны происходили только потому, что мир жил в предчувствии появления фюрера Великогерманского рейха?!
«Только бы он не впал в окончательную истерику! — с какой-то трудно преодолимой брезгливостью взмолился Скорцени, вспомнив рассказ одного из своих агентов, который в свое время стал невольным свидетелем истерики, закатанной Гитлером в декабре 1932 года, накануне своего прихода к власти.
Это происходило в берлинском отеле «Кайзергоф», во время решающей встречи Адольфа со «вторым человеком в НСДАП» Грегором Штрассером, впоследствии без суда и следствия расстрелянным в гестаповской тюрьме на Принц-Альбрехтштрассе. Тогда, обвинив Штрассера в стремлении организовать вместе с командованием СА «путч штурмовиков» с целью захвата власти в партии, а следовательно, в измене, Гитлер «катался по полу, бился в конвульсиях и от ярости вгрызался зубами в ковер, выкрикивая бессвязные ругательства по адресу Штрассера и его ближайших помощников». [97]
Чтобы фюрер, его великий фюрер, при разговоре с соратником по партии мог кататься по полу и вгрызаться зубами в ковер?! Нет, поверить в такое Скорцени не мог. Тогда не мог. Разоблачая лживость этого, под рюмку коньяку сочиненного рассказа офицера СД, он даже пригрозил, что вздернет его на ближайшем суку, если тот осмелится еще кому-либо рассказывать подобные истории. Но теперь он, первый диверсант рейха, рисковал превратиться в такого же невольного свидетеля.
— Мой ответ будет прост, поскольку он продиктован всем ходом развития человеческой цивилизации, — спокойно парировал Посланник Шамбалы. — Война является неотъемлемой частью человеческой истории и одним из самых действенных стимулов развития той или иной нации, расы, страны и цивилизации в целом. Извержение вулкана тоже кажется бессмысленным в своей жестокости, но только благодаря неоднократным извержениям множества вулканов планета регулирует давление в реакторах своего естественного двигателя, своего внутреннего солнца, и только благодаря их извержениям происходит обновление земной коры, обновление жизненного слоя внешнего мира планеты. Так вот, хотя всякое сравнение, как говорят у вас, хромает, однако в жизни любой из наций война — это извержение ее неизрасходованной энергии, стимул к развитию науки, техники, оружия и ремесел.