— А что делать боевому адмиралу на земле, которая никогда в своей истории не знала войны?

— Но вы же сами сказали, что война нам не нужна. Что она совершенно не нужна вам, гран-адмирал.

— Почему ты так решила? Адмиралы для того и существуют, чтобы в мире никогда не переводились войны.

— Или наоборот: войны существуют для того, чтобы не переводились адмиралы.

Канарис едва заметно улыбнулся. Амита всегда была остра на язык, однако Вильгельма это ничуть не раздражало. Возможно, потому и не раздражало, что она была не просто остра; нет, она старалась быть утонченно-остроумной, а в каких-то случаях и по-настоящему мудрой.

— Как же верно ты это подметила, Амита: «Войны существуют для того, чтобы не переводились адмиралы!» Какая, до святой простоты, гениальная сентенция! Такие слова следует высекать на камне, увековечивая в благородном мраморе.

— На Канарах мы могли бы купить себе яхту. А то и небольшую шхуну, чтобы выходить в море и ловить рыбу. Мы ведь могли бы казаться там состоятельными людьми.

— Мы еще будем казаться ими, — интонационно выделил он слово «казаться». — Ангелы еще не пропели.

— И происходить это будет на Канарах?

— Возможно, и на Канарах.

— И мы купим яхту?

— Можно и рыболовецкую шхуну.

— Все богачи на Канарах имеют яхты или шхуны. Можешь не иметь дома, машины, слуг… Главное — яхта. А «яхтой» там называется любой баркас, почти все, что держится на воде и выглядит чуть больше обычной четырехвесельной шлюпки.

— У нас с тобой будет настоящая яхта. И назовем мы ее «Дрезден».

— Ну уж нет, только не «Дрезден»! — капризно воспротивилась Амита.

— Чем тебе не нравится такое название?

— Потому что так назывался крейсер, на котором вы тонули, гран-адмирал, — осуждающе не согласилась Амита. — Уж лучше назвать его «Третий рейх». Чтобы первый проходящий мимо англичанин или канадец тут же запустил в нее торпеду.

Адмирал грустно улыбнулся и, уложив Амиту на покатую спинку дивана, потерся пылающим лбом о ее грудь. Ничто не способно было так отвлекать его от дел и тревог, так успокаивать и так беззаботно ввергать в воспоминания, как такие вот беседы с Амитой. Даже несмотря на то, что всегда, при любых обстоятельствах, они сводились к вопросу всей ее жизни: «Когда, наконец, адмирал увезет меня на Канары?»

— Для меня Канары там, где ты, Амита. А ты все еще здесь.

— Давно надо было бы оставить вас. Не пойму, почему я так привязалась: уж лучше бы избрала того морского офицера-испанца, у которого вы меня отбили. Тогда все было бы по-иному.

— Тогда война пылала бы на Канарских островах, а здесь, в окрестностях Берлина, все выглядело бы тихо и мирно, как на пляжах Гран-Канарии в сезон дождей.

Амита тяжело вздохнула и, поняв, что разговор опять зашел в тупик, мягко, но тем не менее решительно сняла голову мужчины со своей груди, а руку — с колена и поднялась.

— Пойду-ка я в гости к Марте Фритьоф, — вздохнула она так безутешно, словно на похороны отправлялась. — Если понадобится коктейль — позвоните.

— В ближайшее время не понадобится.

— Тогда садитесь за свои бумаги и пишите.

— Что… писать? — не понял адмирал.

— Книгу, конечно.

— Какую еще книгу?!

— О гран-адмирале Канарисе и его абвере. Вспоминайте, как все это было. Только делайте это правдиво.

— Почему вдруг ты решила засадить меня за книгу?

— Вы ведь много раз говорили, что, как только вас вышвырнут из абвера, засядете за книгу воспоминаний. Самое время: вышвырнули.

— Отомстила! — удивленно покачал головой адмирал. — А что, может, действительно взяться за книгу? Когда она появится, уже после войны, — в книжном мире это произведет эффект Третьей мировой.

— Не в этом дело. Выговориться вам надо. Человек, познавший столько всего, как вы, и молчащий, как вы, долго не выдержит.

— Я это уже чувствую.

— Только не вздумайте упоминать обо мне.

— Какая ж это будет книга — без тебя? — ничем внешне не выказывая своей иронии, произнес адмирал.

— Как положено, настоящая, адмиральская. Уж я-то знаю, какие постыдства вы способны приписать в своих воспоминаниях простой невинной девушке с Канар.

— Можешь не волноваться, в книге ты будешь выглядеть непорочной, как Дева Мария.

— …После второго аборта.

— Амита!..

— Что вас шокирует, мой гран-адмирал?

— То, что ты позволяешь себе говорить о Деве Марии.

— Оля-ля! В мадридских кабачках, в одном из которых мы с вами познакомились, лейтенант Канарис, приходилось слышать и не такое.

27

«На Канарах все богачи обязательно имеют яхты, — по-младенчески улыбнулся Канарис нелепейшей из мыслей, какие только способны были прийти ему сейчас в голову. — Можешь не иметь дома, машины, слуг… Главное — яхта… Но у тебя, гран-адмирал, ее нет. Всего остального очень скоро, очевидно, тоже лишишься, в том числе и Амиты Канарии…»

Благословенная получасовая дрема — «бацилла испанской сиесты», по собственному выражению адмирала, которой он привык предаваться как минимум дважды в течение дня, причем везде, где бы и в какой ситуации он ни находился: у себя дома, в кабинете шефа абвера, в дороге или даже в приемной фюрера, — на сей раз подозрительно долго не посещала его. И дело тут было не в явлении ему некогда пылкой канарки. То предчувствие опасности, которое не покидало адмирала в последние недели, наконец-то обретало форму вполне осязаемого призрака — капитана второго ранга Франка Брефта. Призрака из сумбурного прошлого и, по всей вероятности, столь же сумбурного и опасного будущего, до поры до времени значащегося в картотеке отдела «Абвер-Il», куда лишь незадолго до своего смещения адмирал перевел его из отдела «Абвер-заграница».

Раздумья адмирала были прерваны шагами Амиты. Он открыл глаза и окинул взглядом фигуру женщины. На сей раз она показалась ему намного привлекательнее, нежели во время предыдущих визитов. Но в ту самую минуту, когда адмирал вознамерился поманить ее к себе, Амита выпалила:

— Там внизу… Опять пришел этот капитан Франк Брефт, — чем окончательно развеяла его мрачные размышления и полудрему.

— Брефт?! Этого не может быть! Брефт не мог прийти сюда во второй раз! — Голос адмирала был полон удивления, граничащего со страхом. Ну и совпадение!

— Любой другой, очевидно, не смог бы. Но только не Брефт, — напомнила Амита гран-адмиралу, с кем он в действительности имеет дело.

— Когда он появился?

— Минут пять назад.

— И все это время находился в моем доме?