Впрочем, существовал и еще один вариант отторжения фюрера от германского общества, заключавшийся в том, что его должны были объявить душевнобольным. Главным исполнителем этого плана стал профессор Карл Бонхёффер, в чьем распоряжении находилось психиатрическое отделение берлинской клиники «Шарите». Сразу же после ареста фюрера, осуществление которого возлагалось на генерала фон Вицлебена, начальника берлинской полиции графа Хельдорфа и его заместителя графа Фрица-Дитлофа фон Шуленбурга, профессор Бонхёффер обязан был возглавить врачебную комиссию, способную принудительно освидетельствовать фюрера как психически неполноценного, а следовательно…
Впрочем, у этого плана появились серьезные противники даже внутри клана заговорщиков. Например, идея водворения фюрера в клинику для душевнобольных очень не нравилась некоторым генералам. Уже хотя бы потому, что оставлять кумира тупоголовых бюргеров в живых в любой ипостаси было крайне опасно. Прежде всего, против этого выступал Вильгельм Хайнц, [41] создавший сильную боевую группу из молодых офицеров и членов организации «Стальной шлем». Правда, его больше смущали морально-этические проблемы фюрерского сумасшествия. Ведь перед всем миром неминуемо встанет вопрос: «Чего стоит страна, которой в течение многих лет руководил сумасшедший? И чего могла достичь армия, Верховным главнокомандующим которой был психически больной человек? А как относиться к тем указам и договорам, которые издавал и подписывал законченный идиот? А к его приказам о повышении в чинах?»
И Канарису, как и всякому патриотически настроенному, здравомыслящему германцу, трудно было не согласиться с такими доводами.
Возможно, если бы Хайнцу дали возможность влиять на ход заговора, он сумел бы осуществить его еще шесть лет назад. Лишь после срыва первой попытки заговора он признался Канарису, что группа наиболее решительных офицеров из его ударной группы захвата фюрера получила жесткий приказ: пристрелить Гитлера еще во время ареста. Пристрелить любой ценой, спровоцировав любой возможный в той ситуации инцидент. Вплоть до инсценирования его побега из-под ареста.
Теперь Канарису приходилось лишь сожалеть, что подразделение, подобное «отряду Хайнца», действовавшему в тридцать восьмом, не было сформировано ими в июле сорок четвертого. Тогда штурмовики Хайнца были заблаговременно размещены по частным квартирам, что исключало их массовые аресты в случае провала. Кроме того, были подготовлены специальные отряды полицейских. Существовал и вполне реалистичный план захвата столичной радиостанции…
Но, видно, пророческими оказались слова того же Хайнца, который, обосновывая идею уничтожения фюрера, заявил генералу Остеру: «Только не тешьте себя иллюзиями, что вам удастся повергнуть фюрера обычным отстранением от власти или в ходе судебного процесса. В политическом плане Гитлер, этот полуидиот, сильнее генерала фон Вицлебена вместе со всем его армейским корпусом».
Тогда Остер расценил его заявление как симптом страха перед фюрером и был неправ. Хайнц как раз оценивал ситуацию более чем реалистично.
— Мне до сих пор трудно поверить, — неожиданно ворвался в поток его размышлений полковник Крингер, — что тогда, в тридцать восьмом, заговор мог быть сорван только потому, что фюрер согласился на проведение Мюнхенской конференции по поводу судьбы Судетских земель.
— Но именно этим шагом Гитлер выбил у нас из-под ног политическую почву заговора, — нервно возразил Канарис.
— Это мы так решили. На самом деле у нас всего лишь очень слабо была налажена пропаганда. Геббельс — вот кого нам в те времена не хватало.
— Нельзя было просто отстранить или убить фюрера. В конце концов, не следует забывать, что к власти он пришел законным путем, что у него была огромная масса приверженцев, а также о том факте, что за ним шла значительная часть армии, военно-воздушного, военно-морского флота и полиции. Даже в абвере далеко не все были согласны воспринять план переворота. По крайней мере до того, пока Гитлер оставался в живых.
— Гибель фюрера кардинально изменила бы отношение к нему, — согласился Крингер, — но только гибель…
— И потом, нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что высокопоставленный Лондон так и не дал гарантий своей поддержки.
— Извините, адмирал… Но мне, ржавому якорю, позволительно заметить, что в подобных делах Британия ни при чем. Ей нечего соваться в наши дела.
— Я не понимаю вас, Брефт.
— Фюрер с его национал-социализмом — это наши, сугубо германские проблемы. И потом, если кто-то там, в британских верхах, не высказал нам во всеуслышание своей поддержки, из этого еще не следует, что официальный Лондон против убийства фюрера. Не следует забывать слова лорда Галифакса, [42] сказанные им сразу же после конференции советнику германского посольства в Лондоне Тео Кордту: «Позвольте, но ведь не могли же мы быть столь же откровенными с вами, как вы с нами!»
— Да, он действительно высказался в таком духе?! Странно, я почему-то об этом не знал.
— Только не «в духе», а дословно. Они были опубликованы в какой-то из газет, кажется, во «Фёлькишер беобахтер», и я выписал их себе.
— Что весьма похвально с вашей стороны. Возможно, я просто не обратил внимания на эти слова.
— Во всяком случае, это было сказано истинным дипломатом, не позволявшим себе открыто вмешиваться во внутренние дела Германии. «Дескать, совершите переворот, уберите фюрера с политической арены — тогда и поговорим», — вот что скрывалось за напыщенной репликой лорда, — вновь вклинился в разговор полковник. — Мы же с вами возрадовались мирному присоединению Судет, мы слишком расчувствовались по этому поводу.
— Поскольку это единственное, что нам позволительно было делать в то время, — заметил адмирал.
— Сомневаюсь. Многое указывает на то, что Гитлера можно было убрать еще тогда, в Мюнхене, в сентябре тридцать восьмого года. [43]