— Что вы имеете в виду? — забеспокоился оберштурмбаннфюрер.
— Когда в записях предателя и врага рейха адмирала Канариса не содержится ничего такого, что могло бы бросить тень на шефа гестапо, в глазах фюрера это как раз и способно бросить на него самую большую тень.
— Поучительный вывод, — вынужден был признать обер-штурмбаннфюрер.
— Кому, как не вам, Кренц, знать, что больше всего вызывает подозрение у всякого опытного полицейского?
— И мне это действительно известно, по крайней мере в общих чертах…
— Что же касается круга лиц, которым будет позволено ознакомиться с содержимым дневников Канариса, то определить его мы позволим Кальтенбруннеру Но лишь после того, как ознакомлюсь с ними я. Вы ведь не возражаете, Кренц?
Когда обер-лейтенант Канарис поднялся на борт крейсера «Глазго», его встретил худощавый бледнолицый капитан-лейтенант, невозмутимо наблюдавший за восхождением парламентера, заложив правую руку за борт кителя и вызывающе вскинув подбородок.
— Следует полагать, что вы уполномочены заявить о капитуляции команды крейсера «Дрезден», сэр? — резко спросил он, как только парламентер отдал честь и представился.
— А командир корабля Бредгоун уполномочил вас вести со мной переговоры? — приятно удивил его Канарис чистотой своего английского. При том, что сам вопрос германца был пропитан сарказмом.
— Мне всего лишь поручено встретить вас, обер-лейтенант, и…
— … И провести в командирскую рубку. Разве не так, сэр?
— Вы правы, мистер Канарис. Но мне следовало бы доложить капитану Бредгоуну о цели вашего визита.
— Доложите ему, что обер-лейтенант Канарис прибыл на борт крейсера «Глазго» с визитом вежливости.
— Так и прикажете доложить, сэр? — все с той же классической английской невозмутимостью уточнил капитан-лейтенант.
— Можете предложить другое объяснение, мистер?..
— Денвилл, сэр. Капитан-лейтенант Денвилл.
— Так вы способны предложить какое-то иное объяснение, мистер Денвилл?
— Бредгоун не силен в немецком юморе, мистер Канарис. Узнав, что вы прибыли с визитом вежливости, он либо прикажет арестовать вас, либо любезно распорядится выбросить за борт, на корм рыбам. Кстати, считаю необходимым предупредить, что чем жестче приказ капитана Бредгоуна, тем вежливее и любезнее становится его голос. В общем, из уважения к вам предлагаю явиться в капитанскую рубку в качестве германского парламентера, а не гостя. Так надежнее.
— Охотно прислушаюсь к вашему мнению, сэр.
Англичанин поднес к глазам бинокль и прошелся взглядом по видневшемуся вдалеке, в распадке между «прораставшими» из прибрежья скалами, крейсеру. Затем «прощупал» окулярами ближайшее побережье континента и мелких прибрежных островков. Лишь после этого он опустил бинокль на грудь, закурил сигару и сочувственно оглядел низкорослого худощавого немца.
— После столь ювелирной работы наших артиллеристов, — с сугубо английской иронией произнес капитан-лейтенант, — у всей вашей команды есть только один выход: нанести нам коллективный, общекомандный «визит вежливости», со сдачей оружия и выражением горького раскаяния. Правда, у нас, у военных, — вновь снисходительно окинул он взглядом щуплого офицерика, — подобный «визит вежливости» вполне определенно именуется «полной и безоговорочной капитуляцией». Понимаю, это всего лишь языковые тонкости, тем не менее…
— Мы непростительно теряем время, господин капитан-лейтенант, — сухо напомнил ему Канарис.
— Ошибаетесь, обер-лейтенант, терять вы его станете чуть позже, когда будете пытаться уговорить командира крейсера оставить ваше полузатонувшее судно в покое, чтобы отдаться вместе с ним на милость чилийских властей.
Услышав это его «полузатонувшее», Канарис непроизвольно бросил взгляд в сторону своего крейсера. Даже без бинокля было видно, что он все еще пребывает на полноценном плаву и все еще боеспособен. «Но если он все еще боеспособен, тогда что ты делаешь на вражеском корабле в качестве парламентера? — упрекнул себя Канарис, понимая, каким жалким он покажется сейчас воинственным британцам в качестве просителя непонятно чего. — Бредгоун окажется сто раз прав, когда скажет: «Какого дьявола? Пусть победителя определит поле битвы!»
— Отдавать крейсер чилийцам команда не намерена. Как, впрочем, и британской короне. Что же касается смысла предстоящих переговоров с капитаном Бредгоуном, то у меня нет иного выхода, кроме как попытаться убедить его…
— Позвольте узнать, в чем именно… убедить, сэр?
— По крайней мере, один аргумент в пользу прекращения этого боя у меня все же имеется.
— Согласен, что в конечном итоге решение принимает командир корабля. Но он будет неправ, если не заставит артиллеристов разнести ваш крейсер в клочья.
Капитан второго ранга оказался грузноватым детиной с нездоровым, кирпично-пепельного цвета лицом. Он сидел за столом в обществе еще двух офицеров, и появление Канариса встретил с безразличием человека, который уже все давно решил для себя, и появление здесь парламентера воспринимал как ненужную формальность.
— Если я верно понял, — буквально прорычал он, опираясь багровыми, словно бы обожженными руками о края стола, — вы прибыли сюда, чтобы объявить о готовности команды вашего крейсера сдаться?
— Но вы сами могли убедиться, что «Дрезден» все еще на ходу и вполне боеспособен, — холодно возмутился Канарис.
— Бьюсь об заклад, что его хватит не более чем на три наших залпа.
— Ваш крейсер получил не меньше повреждений, чем наш, — огрызнулся Маленький Грек, чувствуя, что переговоры с самого начала пошли не по тому руслу, которое он себе наметил. — Вам бы не в бой с ним рваться, а брать курс на ближайший док.
— Позвольте заметить, сэр, что это не совсем так, — проговорил Денвилл, воспользовавшись заминкой командира крейсера. — Несмотря на отдельные попадания, наши разрушения незначительны. И потом, далеко не все снаряды были посланы вашим крейсером.
— Благодарю за разъяснение, капитан-лейтенант. Однако повторюсь, что наш крейсер еще вполне боеспособен. Другое дело, что ваше судно современнее, с лучшими, более мощными двигателями и лучшим артиллерийским вооружением…
— Что вы хотите этим сказать, обер-лейтенант? Пытаетесь уменьшить наши заслуги, доказывая, что команды наших крейсеров изначально находились в неравном положении? Вы этого пытаетесь достичь? Вам доставляет это удовольствие, позволяет сформулировать некое самооправдание?! — медленно, с расстановкой, четко произнося, точнее, изрыгая каждое слово в отдельности, эмоционально заводился Бредгоун.
— Я всего лишь констатирую факты, поддерживая таким образом разговор, сэр.
— Но если вы прибыли на борт моего судна не для того, чтобы сдаваться на милость победителя, тогда какого дьявола вы просили моего согласия на перемирие и переговоры?! — еще яростнее, чем прежде, прорычал Бредгоун. — Что вы можете нам предложить? Каковы ваши условия? Ваша эскадра потопила лучшие суда тихоокеанской эскадры Великобритании, и после всего вы стоите здесь и что-то там мямлите?! Что привело вас сюда?