«Гиммлер не желает быть хоть каким-то образом причастным к делу о дневниках Канариса, это ясно, — сказал он себе. — Но это решение Гиммлера, ты же должен решать за себя. Если сегодня вечером эти дневники оказались на твоем столе, значит, завтра ты должен сделать все возможное, чтобы они оказались на столе у Гитлера. По крайней мере, ты должен добиться, чтобы фюреру было доложено об их появлении».
Теперь Мюллеру уже не хотелось, чтобы пророчества этого абвер-адмирала задерживались у него сколько-нибудь долго, да к тому же втайне от фюрера. Не те времена, не та ситуация в рейхсканцелярии…
* * *
Ну а самому фюреру «гестаповский мельник» позвонил сразу же после авианалета и ничуть не удивился, что, услышав о появлении дневников Канариса, тот разразился бранной речью и по поводу адмирала-предателя, и по поводу «всей той продажной своры, которая в эти трудные дни окружает» его.
— Этот народ недостоин победы, Мюллер! — орал он в трубку. — Он недостоин того жизненного пространства, которое я пытался для него завоевать, и той воинской славы, к которой я в течение стольких лет безуспешно вел его! Кто меня предает, Мюллер? Солдаты?! Нет, солдаты сражаются на фронтах. Но здесь, в тылу, их и меня предают такие, как Штауффенберг, Фромм, Бек, Витцлебен, Остер и, наконец, Канарис! Да, и Канарис — тоже! — воскликнул фюрер с таким пафосом, словно это он, причем только что, сумел изобличить шефа абвера.
«После такой истерики на Остере и Канарисе можно поставить крест, — понял Мюллер. — Гитлер не только не освободит их, но и не оставит в живых».
— Так вы все же намерены ознакомиться с этими дневниками, мой фюрер? — как можно спокойнее, будничнее поинтересовался Генрих, когда Гитлер в конце концов угомонился.
Тот замялся, натужно посопел в трубку и уже совершенно спокойным, почти вкрадчивым голосом спросил:
— Вы уже прочли их, Мюллер?
— Самым внимательным образом.
— Это действительно дневники предателя?
— Это дневники шефа абвера, то есть человека, который вообще не имел права на какие бы то ни было дневниковые словоизлияния.
— Но в своих записях адмирал, конечно же, предстает как мой ненавистник.
Личной ненависти к фюреру в дневниковых записях Канариса шеф гестапо не уловил, но соврал:
— Они пронизаны этой ненавистью. Причем ко всем нам.
— И Канарис — тоже, — уныло произнес Гитлер. — Странно все это, Мюллер.
— Согласен, мой фюрер, — охотно отозвался Генрих, — очень странно.
— Он по-прежнему прохлаждается в Школе пограничной охраны?
— Куда уже давненько был доставлен Шелленбергом, — ненавязчиво напомнил ему «гестаповский мельник».
— Но ведь по вашему же приказу, Мюллер, — повысил голос Гитлер.
— Так было решено на первом этапе его ареста, — уклончиво объяснил шеф гестапо, не решаясь ссылаться ни на Кальтенбруннера, ни тем более на Гиммлера. К тому же он хорошо помнил, что на самом деле ссылка эта была согласована с самим фюрером.
— А ведь ясно, что дело адмирала-изменника давно пора передавать в суд.
— Сейчас же прикажу доставить адмирала во внутреннюю тюрьму гестапо и усиленно допросить.
Произнеся это, Мюллер затаился, ожидая реакции фюрера. Тот вновь натужно посопел в трубку, как суслик, высунувшийся из норки после зимней спячки, и едва слышно произнес:
— Только лично проследите, чтобы Канарис обязательно дожил до приговора суда.
В течение трех предыдущих допросов Кренц вел себя подчеркнуто вежливо, и хотя вопросы его становились все более конкретными и настойчивыми, однако адмиралу пока еще казалось, что задавал их следователь с какой-то благодушной ленцой. Зато слушателем он представал идеальным. Его интересовало решительно все: и как Канарис лично спасал президента Мексики генерала Гуэрта, когда повстанцы свергли его и как после побега из лагеря интернированных германских моряков, располагавшемся на чилийском острове Квириквина, он оказался в семье германского поселенца в Аргентине фон Бюлова.
Его во всех подробностях интересовало, какую именно бумагу подписывал беглый германский офицер Канарис, получая у некоего местного английского агента фальшивый паспорт на имя чилийского гражданина Рида Розаса, с которым он нанялся на шедший в Европу теплоход «Фризия». Кто свел его с этим человеком и с какими просьбами обращался к нему «даритель паспорта». А еще Кренц долго и придирчиво выяснял, каким образом во время этого рейса ему удавалось успешно пройти тщательную проверку английских чиновников в Плимуте и нидерландских — в Роттердаме. И что способствовало его назначению в 1916 году на должность помощника германского военного атташе корветтен-капитана фон Крона в Испании…
С одной стороны, Канариса поражало, какими подробностями его сумбурной биографии оберштурмбаннфюрер уже владеет, с другой — удивляло, с каким интересом следователь выслушивает его повествования по поводу каждого отдельного события.
— Мое руководство, — молвил Кренц после того, как, более чем скромно отобедав в своей тюремной «келье», адмирал вновь вернулся в следственную камеру, — интересуют некоторые моменты сотрудничества возглавляемого вами абвера с гестапо. В частности, причину появления на свет навязанного вами в свое время Мюллеру документа, получившего название «Десять заповедей».
— Вашему руководству прекрасно известен смысл этого документа, — неохотно проворчал адмирал. [60]
— Естественно. Неизвестно только, почему вы так упорно сопротивлялись сотрудничеству с гестапо.
— Вы, Кренц, то ли вообще в глаза не видели «Десять заповедей», то ли очень невнимательно ознакомились с его положениями. Иначе вы знали бы, что этот меморандум как раз и определял формы сотрудничества между абвером, службой безопасности СС, то есть СД, и гестапо. Но только на равноправной основе. Да, мы обязаны были делиться разведывательной информацией, сообща разрабатывать и осуществлять отдельные операции, в каких-то случаях совместно использовать нашу агентуру. Но все эти формы взаимодействия необходимо было налаживать на равноправной основе. Коль уж в государстве образовалось несколько разведок и несколько центров борьбы с иностранной агентурой, следовало выработать правила игры в интересах каждого из этих ведомств. Поэтому мне не понятны претензии вашего руководства, да к тому же слишком запоздалые.
Следователь выслушал его объяснения с нескрываемой тоской на лице.
— Но ведь вы так и не позволили агентуре гестапо работать в ваших структурах, адмирал. Где это видано, чтобы политическая полиция потеряла контроль над огромным ведомством, непосредственно связанным с работой многих сотен агентов за линией фронта и за рубежами рейха.