Спустя несколько минут после самоубийства фельдмаршала его тело было доставлено генералами в военный госпиталь в Ульме.
— Кто это?! — ужаснулся еще относительно молодой врач с бородкой-эспаньолкой, увидев на носилках человека в фельдмаршальском мундире.
— Слава и бесславие Германии, — твёрдо ответил Бургдорф.
Врач непонимающе уставился на него.
— Но всё же, кто это, господин генерал?
— Каков ваш военный чин, доктор?
— Оберштурмфюрер СС.
— Так вы еще и офицер СС? Тем лучше для нашего дела. Я — генерал Бургдорф, личный адъютант фюрера.
— Хайль Гитлер! — вскинул руку в приветствии хирург-эсэсовец.
— А на этих носилках лежит Роммель. Мёртвый… Роммель.
— Сам фельдмаршал Роммель?! В нашем госпитале? Не может такого быть!
— Вот именно: быть такого не может. Поэтому вы никогда его здесь не видели, — угрожающе предупредил Бургдорф. — Ваших санитаров это тоже касается.
— Он умер? Убит? — еще на ходу принялся нервно ощупывать тело фельдмаршала врач, не обращая внимания на предостережения генерала, но и не решаясь при этом расстегнуть китель Роммеля, на стоячем вороте которого отливал серебром Рыцарский крест.
— Умер, доктор, умер, — объяснил Бургдорф, как только Роммеля положили на стол перевязочной. — Только что, в машине. Ничего не поделаешь: иссеченное ранами сердце старого солдата не выдержало.
— Такое порой случается даже с фельдмаршалами, не говоря уже… — сунулся было со своими дурацкими объяснениями Майзель, но, наткнувшись на уничижительный взгляд Бургдорфа, пристыженно умолк. Он еще помнил, как резко поставил его на место в подобной же ситуации адъютант Гитлера буквально полчаса тому назад.
— Нам придётся сделать вскрытие, — молвил врач. — Фельдмаршала следует раздеть.
— Никакого вскрытия.
— Мы сделаем его в вашем присутствии, господин генерал.
— Вы не расслышали мой ответ? Я сказал: «Никакого вскрытия!» — тоном, не допускающим возражения, заявил Бургдорф. — Этот человек умер не здесь. Он умер еще в Берлине, вы поняли меня?! Поэтому от вас не требуется ничего, кроме медицинского заключения.
— Какого именно? — растерянно смотрел на него врач.
— Кто здесь медик: я или вы? Вам ведь уже сказано было: «убедительного».
Врач хотел что-то возразить, но в это время в перевязочной появился человек в черном штатском костюме. Наткнувшись на удостоверение офицера гестапо, которым этот «в штатском» врезался в клинышек его бородки, врач решил, что от дальнейших выяснений мудрее будет воздержаться. Тем более что и так уже понял, что, скорее всего, фельдмаршал воспользовался ампулой с ядом. Вернее, ему помогли ею воспользоваться.
— Майзель, — распоряжался тем временем Бургдорф. — Идите в кабинет начальника госпиталя и позвоните родным фельдмаршала. Номер телефона вам известен. Сообщите о том, что произошло и что похороны состоятся в Берлине. Со всеми надлежащими фельдмаршалу почестями.
— Может, это лучше сделать вам самому? — промямлил Майзель.
— Для чего тогда, спрашивается, я приглашал вас в эту поездку? — не постеснялся присутствия врача и появившейся медсестры адъютант фюрера. — Чтобы вы разглагольствовали о непогрешимости вашего, извините, Суда чести?
— Сейчас, сейчас! — успокаивающе поднял руки Майзель, словно опасался, что у Бургдорфа припасена еще одна ампула. Теперь уже для него. — Я позабочусь, чтобы родные были оповещены.
— Вы звоните только в Герлинген. Берлином и ставкой фюрера я обеспокоюсь лично.
— Но что же нам делать? Медицинское заключение — это видите ли… Как-никак речь идет о фельдмаршале Роммеле, — всё еще не мог успокоиться врач. — Позвольте хотя бы формально осмотреть его.
— Не прикасаться! — отрубил Бургдорф. — Именно потому, что это фельдмаршал Роммель, а не местный лавочник, не прикасаться! И всем, всему персоналу, прикусить языки. Десять минут вам для того, чтобы вы составили медицинское заключение.
— Есть составить заключение через десять минут!
Бургдорф в последний раз взглянул в искаженное гримасой смерти лицо своего давнего боевого товарища и положил рядом с его телом маршальский жезл, который до сих пор держал в руке, как трость.
«Это ж надо: малиново-жасминный привкус яда! — покачал он головой. — Специалиста из Парижа приглашали, дегустатора французских духов!» — умиротворенно позавидовал он последнему «жесту особого уважения», оказанного прославленному полководцу колдунами из «Особой химической лаборатории гестапо».
И всё же обещанный штурмбаннфюрером Паулем Умбартом «сюрприз» действительно состоялся. Увидев, что с подносом на руке в зале появился «закоренелый баварский сепаратист герр Шварц», недавний владелец отеля и ресторана «Солнечная Корсика», Скорцени застыл от удивления.
— Дьявол меня расстреляй, — только и мог сказать он, наблюдая, как масон ложи иллюминатов [29] невозмутимо проходит мимо него и, остановившись между Умбартом и княгиней, расставляет на столе отдающие подвальной прохладой винные бутылки, хотя на столах их и так было предостаточно. — Где я — на вилле «Орнезия» или в «Солнечной Корсике»?
— У «Солнечной Корсики» на время появился другой хозяин, — сдержанно просветил его Шварц. — Мне пришлось якобы продать её одному надёжному человеку, к которому у новых французских властей особых претензий не появится и который, надеюсь, сумеет сохранить этот, как его с некоторых пор называют, «корсиканский бункер Скорцени» до лучших знамений.
— Однако вы как закоренелый баварский сепаратист в эти «лучшие знамения», конечно же, не верите, — иронично поиграл улыбкой Отто, — поскольку знамения эти будут касаться Германии.
Кирпично-пепельное лицо Шварца слегка удлинилось. Он слишком давно не общался с обер-диверсантом рейха, и теперь ему заново следовало привыкать к его манерам, способу мышления, а главное, к принципам изложения мыслей. Австриец Скорцени всегда считал его закоренелым баварским сепаратистом, но предупредил начальника корсиканского гестапо, что пристрелит каждого, кто посмеет преследовать владельца «Солнечной Корсики» и давнего агента СД за этот «мелкий грешок юности».
Обер-диверсант, конечно же, шантажировал его «баварским сепаратизмом», за который легко можно было угодить на виселицу, но делал это всегда со своеобразным, «расстрельным» юмором.
— Политические постулаты становятся доступнее после бокала корсиканского вина, — молвил Шварц, любовно осматривая три запотевшие от холода бутылки красного вина, точно такие же, какими осчастливливал своих гостей в «Солнечной Корсике».