Отправив в Берлин убийственно раздражавшего его Майзеля, генерал Бургдорф пытался предаться упоительному безделью, благодаря Бога и фюрера за то, что великодушно избавили его от необходимости присутствовать на похоронах Роммеля. Предложить своему бывшему сослуживцу, оказавшемуся перед угрозой позорной казни, ампулу с ядом — это одно. Явиться же на похороны и скорбеть по поводу «неожиданной, безвременной, несправедливой смерти» — совершенно иное.

По существу его спас от этого позора командующий Западным фронтом — фельдмаршал фон Рундштедт, под началом которого Роммель какое-то время служил. Прекрасно зная о том, что Лиса Пустыни как заговорщика заставили принять яд, он, тем не менее, решился присутствовать на похоронах и даже произнести над телом усопшего слова, которые тотчас же были процитированы по радио и во многих газетных публикациях: «Роммель был талантливым полководцем, безгранично преданным рейху. Он любил солдат, а солдаты любили его. Безжалостная судьба вырвала его у нас. Но мы всегда должны помнить, что сердце его принадлежало фюреру!».

Конечно же, по поводу того, что сердце Лиса Пустыни принадлежало фюреру, фон Рундштедт лгал и лукавил. Как всегда, лгал и лукавил. Но, с другой стороны, сам фюрер приказал похоронить Роммеля со всеми воинскими почестями, как подобает хоронить фельдмаршала и популярного в народе полководца. А что касается его участия в заговоре, так ведь не зря же Майзель и все, кто хоть что-либо знал о его миссии в Герлингене, получили строжайший приказ молчать и забыть. Всегда молчать и навечно забыть!

Сам он, Бургдорф, тоже заметал сейчас следы, как преступник, который больше всего опасается, чтобы главарь не перестарался, награждая его за усердие.

— Вы правы, фрау Крайдер, меня не было здесь слишком долго. Поэтому велено считать, что все эти дни я никуда не отлучался. В связи с легким недомоганием.

— Я всего лишь хотела сказать, что теперь вот и фельдмаршала Роммеля у Германии больше нет, — утвердилась в своем подозрении Альбина. — Вы хоть понимаете, наш генерал Бургдорф, что осиротили всю нацию?

— А вы, фрау Крайдер, хотя бы способны понять, что осиротил не я, что я всего лишь выполнял приказ. Вспомните: я даже не скрывал, какова моя миссия.

— Что, конечно же, должно быть по-достоинству оценено мною? — Альбина опустилась рядом с генералом и, упершись руками в края дивана, задумчиво смотрела в пространство перед собой.

— Что вас угнетает, фрау Крайдер? Что вас-то может угнетать во всей этой истории? Встречались с фельдмаршалом? Были влюблены в него?

— Кажется, мы уже говорили с вами на эту тему, генерал Бургдорф, — обиделась «Двухнедельная Генеральша». — Я знала об этом человеке только то, что знал каждый германец, слушающий радио и время от времени читающий «Фёлькишер беобахтер». Но не более. И никогда не считала себя поклонницей Лиса Пустыни.

— Тогда почему вам так жаль Роммеля? Сейчас гибнут сотни тысяч германских мужчин. Гибнут честно, в бою, за фюрера и Германию. Чего нельзя сказать об участнике заговора против фюрера, фельдмаршале Роммеле. Ему бы молить Господа за то, что Гитлер пощадил его: ни разжаловал, ни казнил, и даже ни судил, а позволил уйти, сохранив честь и мундир. Как бы кто ни относился сейчас к фюреру, но все вынуждены будут признать, что в отношении Роммеля он был снисходителен, как ни к одному из заговорщиков.

— Причем здесь Роммель?

Бургдорф ощутил, что горло его сжимают тиски жажды. Одна рука его мысленно потянулась к столику, на котором стояли бутылки с вином и коньяком, другая, тоже мысленно, — к талии хозяйки.

— Тогда о чем мы говорим? — неудовлетворённо спросил он, так и не дотянувшись ни до одного из этих источников.

— Мне ведь не Роммеля жаль. Мне искренне жаль вас, генерал.

46

Проснувшись, Шмидт приподнялся на локте, и какое-то время всматривался в окно, занавешенное пеленой осеннего тумана, щедро замешанного на удушливом берлинском смоге. Всю ночь ему снилось, что он плывёт на корабле, том самом, что увозил африканские сокровища фельдмаршала, поэтому даже теперь, проснувшись, всё ещё чувствовал себя так, словно, сдерживая тошнотную усталость качки, смотрит в иллюминатор своей каюты.

«Только вот подполковника Крона ни в этой каюте, ни на корабле уже нет, — напомнил себе барон. — Как нет уже и обер-лейтенанта Кремпке, командора Аугштайна, а также подавляющего большинства солдат охраны и членов экипажа».

«Каждый бриллиант должен погубить столько жизней, сколько в нём каратов, — изрек марокканский ювелир-араб, у которого Шмидт, по поручению Роммеля, консультировался по поводу двух камней, чья ценность показалась фельдмаршалу сомнительной. — Только после этого он приобретает свою истинную красоту и очаровательность. После чего, как правило, достаётся отъявленнейшему из негодяев».

А что, всё может быть…

«Вы знаете, почему Наполеон остался без короны и без империи? — спросил этот ювелир. — Вы, конечно, скажете, что причиной явилось его поражение в битве под Ватерлоо. Но поражение на этом поле — не причина, а следствие. Причина же кроется в том, что императору подсунули бриллиант «Регент», которым он приказал украсить рукоять своей шпаги. На «Регенте» уже была кровь человека, нашедшего этот камень. Однако в нём таилось слишком много каратов, чтобы он мог удовлетвориться одной жертвой».

— Если этот ювелир прав, то сколько же тогда жизней понадобится, чтобы искупить кровью все сокровища Роммеля?! — вслух ужаснулся барон фон Шмидт, поднимаясь со своей «усыпальницы» и принимаясь за утренний туалет. — А главное, кому же они, в конце концов, достанутся? Кто тот «отъявленнейший из негодяев», в чье владение они в конечном итоге перейдут? А теперь скажи мне, — обратился он к своему отражению в мутноватом зеркале, у которого брился. — Перед судом Господа и Сатаны ты, лично ты, за такого отъявленнейшего смог бы сойти?

— Задатки, в общем-то, есть, — ответил он сам себе после некоторого колебания. — К тому же пока ещё остается время, чтобы развить их.

47

Адъютант Скорцени оказался подчеркнуто пунктуальным: телефон ожил ровно в девять, как только Шмидт успел запить свой с вечера приготовленный бутерброд с колбасой холодным кофе из небольшой фляги. К еде он всегда старался относиться по-спартански.

— Как бы вы ни удручались по этому поводу, господин оберштурмбаннфюрер, заниматься вами поручено почему-то мне, — явно старался подражать своему командиру Родль. Однако после всего того, что барон узнал вчера по поводу гибели обер-лейтенанта и смерти фельдмаршала, он готов был простить гауптштурмфюреру любые его вольности.

— Наоборот, это воодушевляет меня, — почти искренне заверил он.

— Тогда спускайтесь вниз, я жду вас у машины.

Выйдя из отеля, Шмидт с опаской покосился на двух верзил в штатском, равнодушно посматривавших в его сторону.

— Это мои парни, — успокоил его адъютант Скорцени. — «Коршунам Фриденталя» порой не мешает испытать себя в роли телохранителей. Тем более — телохранителей барона фон Шмидта. Не возражайте, барон, всё, как приказано Скорцени: личная охрана, эскорт мотоциклистов, «Баденвайлерский марш» [33] и прочие атрибуты…