— Значит, вас не награждали Большим крестом?
— Нет, мой фюрер. Теперь им награждают пилотов, сбивших более ста самолетов противника. Таких, как Эрих Хартманн, Герд Баркхорн или Отто Китель, с которым я имел честь служить в одном полку.
— А в сорок первом вообще… награждали за двадцать пять сбитых самолетов [47] , — благодушно ухмыляясь, проворчал личный адъютант фюрера. — В наши дни об этом странно слышать.
— Потому что вы плохо представляете себе, обергруппенфюрер, — не поворачиваясь к нему лицом, проговорил Шредер, — что такое сбить в воздушном поединке русского или английского аса, который не уступает тебе ни по мастерству, ни по опыту и храбрости. Хотя бы одного… сбить. В бою, — поиграл он желваками, при этом изуродованный огнем подбородок его стал еще багровее, словно вновь готов был воспламениться. — Вам, никогда не познавшему, что такое азарт воздушной атаки, судить об этом трудно.
— У каждого своя служба, — растерянно заметил Шауб, явно не ожидая от майора СС такой болезненной реакции. — И потом, мое замечание вашей чести не задевает.
— Оно задевает честь всех пилотов. Причем не только люфтваффе. Все наше летное братство. Потому что даже к летчикам противника мы привыкли относиться с уважением. Мы ведь не всегда враждовали там, в небесах; и до скончания мира сего враждовать тоже не собираемся.
— Ну, хватит, хватит, штурмбаннфюрер, — как можно миролюбивее произнес Шауб. Он прекрасно знал, что после июльского покушения, после «заговора генералов», фюрер откровенно недолюбливает свой генералитет и при каждом удобном случае старается принять сторону низших чинов.
— Извините, мой фюрер, — вновь обратился Шредер к Гитлеру. — Я заговорился. Позвольте занять свое место в кабине пилота. Там, в кабине, все понятнее.
— Господин конструктор, — кивнул фюрер в сторону Ракетного Барона, — заверяет, что программой полета предусмотрено ваше катапультирование над океаном. То есть у вас есть шанс остаться в живых. Субмарина вас подберет.
— Когда я отправлялся в каждый очередной полет на обычном боевом самолете, никто, кроме разгильдяя авиамеханика, моим самолетом не интересовался; никто, кроме него, в полет меня не провожал, и никто никаких гарантий спасения во время боя не давал.
— Это верно, — признал фюрер, приятно поражаясь житейской логике и мужеству Шредера. — Как военный летчик, вы абсолютно правы. Я награждаю вас Большим крестом, вне зависимости от количества сбитых вами машин.
— Благодарю, мой фюрер, но просил бы не делать этого. — Фюрер недовольно посопел, однако промолчал. Очевидно, вспомнил, что беседует со смертником, которому, в общем-то, терять нечего. — Ни при жизни, ни даже гибелью своей я никак не смогу объяснить, почему награжден этим крестом.
— А вы и не обязаны никому ничего объяснять! — изумленно воскликнул Гитлер. — Вас наградил фюрер. Лично. У кого и какие по этому поводу могут возникать вопросы?
— Незаслуженная награда столь же оскорбительна, как и незаслуженная обида.
— Награждаю вас Железным крестом, — поспешно выпалил фюрер, очевидно, сбитый с толку упрямством пилота и той житейской логикой, за которую только что хвалил его. — Запишите, Шауб: «Штурмбаннфюрера Рудольфа Шредера — Железным крестом. За мужество».
— Которое он еще не продемонстрировал? — пожал плечами личный адъютант фюрера, однако записную книжку из папочки все же извлек.
— В любом случае свой полет на воздушной торпеде, — продолжил рейх-камикадзе прерванную фюрером мысль, — я воспринимаю всего лишь как свой очередной, сто девятнадцатый, боевой вылет.
И за награду благодарить не стал.
Декабрь 1944 года. Атлантический океан.
Борт субмарины «U-17»(позывной — «Черный призрак»).
Встречать барона фон Штубера, обер-фельдфебеля Зебольда и гауптштурмфюрера Гольвега, пребывавшего на субмарине в чине унтер-офицера, вышел сам командир «Черного призрака». Алькен действительно хотел продолжить переговоры; но с командиром или старшим офицером «Колумбуса». Появление же на его борту этого рослого смуглолицего эсэсовца в план Алькена не входило. Тем более что вместе с Кеммером-Штубером по трапу прогрохотало ботинками еще двое каких-то верзил, по рожам и спортивным фигурам которых нетрудно было определить, что они тоже из морской пехоты или какого-то диверсионного подразделения.
— Никогда не были на субмаринах, подобных вашей, обер-лейтенант, — сразу же захватил инициативу в этой встрече Штубер.
— И на многих вам приходилось бывать? — любезно поинтересовался Алькен.
— На вражеской — пока что ни одной, — в свойственной ему манере черного юмора пошутил Зебольд.
— Штабс-боцман Зебольд, — представил его Штубер, — или, как я еще называю его, мой вечный фельдфебель Зебольд. Является главным специалистом нашей морской пехоты по захвату вражеских субмарин. Правда, практических навыков он пока что не приобрел, но…
— Отрабатывали захват в основном на своих, германских субмаринах, — уточнил Зебольд.
— Вот видите, Алькен, обучали их, оказывается, захватывать свои, германские субмарины! — артистично возмутился Штубер. — Кстати, вы, насколько я понял, все еще командуете одной из германских?
— Поскольку для захвата моей субмарины вас маловато, — оглядел Алькен странную троицу эсэс-визитеров, — то смею предположить, что привели вас сюда какие-то иные намерения, нежели мысль о захвате моего «Черного призрака».
— …А этот молчаливый джентльмен в гражданском одеянии, — проигнорировал его умозаключения Штубер, — является унтер-офицером особого диверсионного подразделения. На субмарине его пока что сильно укачивает, но мы не теряем надежды превратить его в бывалого военного моряка.
— Лучше — в пирата, — потупив глаза, предложил Гольвег.
— Ну как тут не вздрогнуть?! — прокомментировал его заявление Кеммер-Штубер.
— Унтер-офицер Гольвег, — представился тем временем «джентльмен в гражданском», но таким скрежещущим тоном, словно голос его долетал из металлической бочки.
Они молча дошли до кают-компании, выпили по рюмочке аргентинского вина, и только потом командир «Черного призрака» напомнил Штуберу:
— Вы так и не ответили на мой вопрос, унтерштурмфюрер.