Какое-то время они молча глядели друг другу в глаза. Роттенберг — сдерживая в себе желание наброситься на узника, Гуртовенко — с решимостью обреченного, сделавшего все для своего спасения и теперь полагающегося лишь на волю случая, на собственную судьбу. И, быть может, только эта решимость удержала эсэсовца, убедив его в бессмысленности дальнейшего допроса.
— Скажу откровенно: ты не убедил меня, что не завербован Беркутом. Но в конце концов какое это имеет значение? Все равно ведь повесим. А можем и помиловать. Правда, существует еще один вариант. Отпустить к партизанам. Но при этом настолько скомпрометировать, чтобы они сразу же повесили тебя как предателя. У наших людей есть опыт в таких делах, можешь мне поверить. Какой из этих трех вариантов тебя больше устраивает?
— Я хочу служить рейху. Так же преданно, как и служил.
— Значит, хочется жить? — зло усмехнулся Роттенберг. — Неоригинально. Слушай меня внимательно, Сова. Я дарю тебе то, за что ты так цепляешься, и ты вернешься в отряд Штубера. Но отныне обязан информировать меня, лично меня, обо всем, что там делается. Разговоры, настроение, любые чрезвычайные события. Меня будет интересовать все, абсолютно все. Но особенно — игра Штубера с Беркутом. Ты понял меня?
— Что же тут непонятного?
— Может случиться так, что Штубер еще раз уговорит Беркута встретиться с ним. Твоя задача — сообщить, когда и где состоится эта встреча. Или хотя бы что она состоится. Но если обмолвишься о нашем разговоре хоть одним словом…
— Не обмолвлюсь, господин офицер. Это исключено. Век не забуду вашей доброты.
Едва успели увести Гуртовенко, как позвонил Штубер.
— Мы уже можем получить вашего пациента, господин штурмбаннфюрер?
— Хоть сию минуту.
— Он так ничего и не сказал?
— Бывают случаи, когда признаваться не в чем. Но все равно часы, проведенные у нас, запомнятся ему надолго. А вообще советую присмотреться к этому Сове. Человек с характером. Такого агента можно использовать рациональнее, чем вы это делали до сих пор.
«Вот как? — подумал Штубер. — “Использовать рациональнее…” Ясно. Просто до сих пор вы, господин штурмбаннфюрер, не имели в моем отряде своего агента…»
— Воспользуюсь вашим советом, господин штурмбаннфюрер. Не каждому из моих рыцарей удается получить такую рекомендацию.
Роттенберг понял, что Штубер разгадал его ход, однако это не слишком огорчило его. Может, оно и к лучшему. По крайней мере есть гарантия, что не решится убрать этого Сову. Побоится вызвать еще большее подозрение гестапо.
— Его привезут в крепость. У нас слишком мало места, чтобы вы могли устраивать здесь курорт для своих недоумков.
Когда через некоторое время Сова вновь предстал перед Штубером, тот лишь окинул его презрительным взглядом и, обращаясь к сопровождавшему Гуртовенко эсэсовцу, процедил:
— В отряд Зебольда. А затем — к партизанам.
Когда однажды, поздно ночью, в отряд неожиданно вернулся Гуртовенко, лейтенанта это поразило. Гуртовенко не имел права появляться в отряде без особого распоряжения. Вот так просто взять и вернуться в лес — значило раскрыть себя перед гестапо. То есть теперь Гуртовенко как партизанский агент уже не существует.
— Что случилось, Сова? — довольно холодно встретил его Беркут, когда этого пилигрима привели к нему в землянку. Лейтенант умышленно назвал его по кличке, присвоенной Гуртовенко фашистами. У него было основание подозревать, что вернулся этот человек не без подсказки Штубера.
— Я понимаю, что мне не стоило появляться здесь. Но вы должны выслушать меня.
— Да уж никуда не денемся — выслушаем. Присядьте, Сова, и не торопитесь. Говорите вдумчиво.
Гуртовенко не сел, а буквально свалился на скамейку и, поскольку целую минуту, как целую вечность, он просидел молча, Беркуту показалось, что так, сидя за столом, этот человек и уснет. Лицо его было исцарапано ветками, одежда и руки — в грязи, волосы, словно пеплом, усыпаны сероватой хвоей…
«Ну что ж, — сказал себе Андрей, внимательно присматриваясь к Сове, — независимо от того, что привело его сюда в столь поздний час, путь в отряд оказался для него нелегким». Однако с расспросами не торопился.
— Я не буду пересказывать, как меня встретил Штубер, — заговорил Гуртовенко лишь после того, как приведший его Отаманчук поднес флягу с трофейным шнапсом. — Это долгий разговор.
— Рассказать все равно нужно будет, — заметил Беркут. — Но, конечно, не сейчас.
Ему почему-то показалось, что Сове просто-напросто не хочется воспроизводить свои беседы со Штубером, в гестапо или где там еще допрашивали его.
— Командиры «Чапаевца» и «Мстителя» далеко отсюда. Лучше бы сразу послать за ними.
— Сейчас они будут здесь, — спокойно ответил Беркут и едва заметно кивнул Отаманчуку. Тот сразу же вышел из землянки.
— Немцы готовят большую карательную операцию. К вашему лесу стянуты все окрестные гарнизоны немцев, румын и полицаев. Но это еще не все. С эшелона, идущего на фронт, немцы сняли целый пехотный батальон. Плюс два батальона румын прибыло из-за Днестра. Я узнал об этом совершенно случайно. Подслушал разговор немецких офицеров. Поначалу они меня попросту не заметили, а заметив, не пристрелили только потому, что, очевидно, решили: все равно этот полицай ни черта по-немецки не смыслит.
— Понял, Гуртовенко. Спасибо за сведения. Когда следует ждать все это войско?
— Об этом они не говорили. Но думаю, уже сегодня на рассвете. Если батальон сняли с эшелона, тянуть с операцией не станут. Тем более что у них все готово. Лес оцепили так плотно, что, если бы не форма полицая, мне бы сюда не пробраться.
Громов задумчиво взглянул на снова появившегося в дверях Отаманчука, который был теперь комиссаром их небольшого разведывательно-диверсионного партизанского отряда.
Тот кивнул: мол, гонцы посланы, — однако на бессловесный рапорт его лейтенант никак не отреагировал. В достоверности того, что рассказал Гуртовенко, Андрей не сомневался. Разведчики уже докладывали, что лес блокирован десятками постов и засад. И что в окрестных селах и хуторах появилось много полицаев, переброшенных из соседнего района.
— Я пришел с оружием, — вновь заговорил Гуртовенко. — Бой приму вместе с вами.
— Божественный порыв. Но дело в том, что бой у нас есть кому принимать. Лучше скажите, существует ли реальная возможность вернуться к немцам, чтобы продолжить игру?
На какое-то мгновение взгляды их встретились, и Громов понял, что этого вопроса Гуртовенко и ждал, и боялся.
— Если честно, мизерный шанс выкрутиться из этой ситуации, конечно, есть. В конце концов, можно придумать что-нибудь такое, чтобы объяснить свое отсутствие. Только не могу я больше. Нет сил моих, лейтенант. Боюсь. Да и кто мне потом поверит? Вдруг с тобой что-то случится, кто потом подтвердит, что я работал на партизан? Нет, Беркут, можешь судить меня, но… Как видишь, я был там не зря. Пригодился, помог. Но сколько же можно… по лезвию? Все! Хочу быть вместе со всеми.