– Ну и пойдешь домой. Части твоей действительно нет. В селе ты, наверное, был пастухом?
– Плотник я.
– Значит, гробы сбивал для умерших односельчан? Понятно. Ну что ж, теперь у тебя будет много работы. И хорошие заработки. Мы отпустим тебя. Раскрывать военную тайну: номер части, фамилию командира – мы, как видишь, не заставляем. Я ведь понимаю: честь солдата есть честь солдата… Ну а рассказ об окруженцах – какая ж это тайна? Сейчас ты сядешь с нами в машину и покажешь, где ночуют эти трое. Думаю, что до утра они оттуда никуда не уйдут. Не слышу ответа…
– Да это уже вроде как… выходит, что, – замялся окруженец, – показывать надо, где свои прячутся…
– Ну и что? Прячутся. Там ведь не часть, не линия фронта. Они – окруженцы и обязаны сдаться в плен. Это мы им и предложим. А пленных мы не расстреливаем. Побудут несколько месяцев в лагере и вернутся домой. А если не сдадутся – погибнут. Ты же не хочешь, чтобы они погибли?
Готванюк смотрел в пол и упрямо молчал. Штубер понимал, что в эти минуты пленник своим неповоротливым крестьянским умом решал, может быть, главную задачу всей оставшейся жизни: выдавать до конца или погибнуть?
Офицер упомянул о чести солдата. Он, наверное, говорил это с какой-то своей корыстью. Но, сам того не желая, напомнил Готванюку то, о чем и взводный, и политрук говорили ему почти перед каждым боем.
– Если ты откажешься показать, мы и сами найдем их. А тебя отвезут в твою родную деревню. И там повесят. У ворот родного дома. И хоронить придется без гроба. Всех, кто знает, как его следует смастерить, мы расстреляем еще раньше. Машину, – приказал он фельдфебелю, не ожидая ответа окруженца. – Передайте приказ лейтенанту Штольцу: поднять взвод по тревоге. Через двадцать минут выезжаем.
– Кажется, я знаю, о какой местности идет речь, – заметил фельдфебель по-немецки. – Он говорил мне, что там неподалеку есть дот. Не тот, запечатанный нами…
– Дело не в местности, фельдфебель, – поучительно ухмыльнулся Штубер. – Дело в принципе. В подходе к человеку.
«Очередной эксперимент, – понял фельдфебель. – Что он цацкается с этими русскими? – недоумевал Зебольд. Недоумевал с первого дня службы в группе Штубера. – С поляками, русскими, украинцами?..» Возможно, этому и существует какое-то разумное объяснение, да только с его, Зебольда, точки зрения, оно им совершенно ни к чему. Поэтому, уходя, чтобы выполнить распоряжение, он, как всегда, снисходительно поморщился.
– А может, их уже нет там, господин офицер, – неуверенно сказал окруженец.
– Что гадать, плотник-гробовщик? – «Хорошая была бы кличка для агента – Гробовщик, – подумал Штубер, – романтичная. Весь вопрос в том, удастся ли подогнать этого кретина под смысл клички». А ведь создание агентурной сети для борьбы с советским подпольем было вторым по важности (а может, и основным) пунктом его «вольной охоты» на территории Украины. Охоты-проверки. От того, насколько успешно она пройдет, будет зависеть его дальнейшая судьба. – Поедем, посмотрим… Если Беркут хватался за пистолет, не пуская тебя домой, то почему бы и тебе не помахать пистолетом или автоматом у него перед носом? Пусть поймет, что в наше время не следует чувствовать себя безнаказанным, даже растаптывая муравья. Часовой, провести к машине! – приказал он по-русски. И добавил еще несколько слов по-немецки, смысл которых Готванюк понять уже не мог.
Пока Штубер пил чай, надевал свой черный кожаный плащ и вообще готовился к операции, его люди избивали Готванюка у машины. Делали они это молча, ожесточенно, ни о чем не спрашивая окруженца и ничего от него не требуя. Причем каждый из троих эсэсовцев имел свои любимые точки. По ним и бил, отрабатывая удары, как на манекене.
– Да вы что, озверели? – вроде бы без всяких эмоций, но все же довольно искренне поразился Штубер, выйдя из дома. Однако и после этого еще несколько минут наблюдал, как солдаты избивают пленного у него на глазах. – Прекратить. У тебя, Готванюк, что, хватило ума отказываться ехать? А, Гробовщик?
– Я не отказывался! – с ужасом пробормотал пленный, стараясь держаться поближе к «спасителю». – Они даже не спрашивали меня.
– Вот видишь, как важно, чтобы с тобой говорили по-человечески. А ты этого не понимаешь. Зебольд, Гробовщика ко мне в фюрер-пропаганд-машинен. Ничего не поделаешь, Гробовщик, придется проведать коменданта Беркута еще раз.
…А засаду заметила все же Мария. В какое-то мгновение, когда лейтенант настороженно осматривал кусты справа от лесной тропы, она вдруг резко схватила его за рукав и пальцем показала куда-то вперед. В утренней дымке Громов без особого труда увидел три сросшиеся в корнях березы, между которыми, словно аист в недостроенном гнезде, сидел – спиной к ним, упершись плечами в ствол одной, а ногами в ствол двух других берез, – немец. Конечно же, усаживаясь там подремать, спиной к тропинке, немец думал о чем угодно, только не о маскировке.
Жестом задержав Марию на том месте, где она и стояла, Громов пригнулся и, перебежав к соседним кустам, внимательно осмотрелся. Других солдат поблизости не было. Но за сросшейся троицей виднелся довольно густой кустарник, и остальные двое-трое из засады могли находиться именно там. Однако подкрадываться к кустам – терять время. Конечно, можно было обойти этого «аиста», но Громову нужны были патроны к автомату. И форма. Значит, стоило рискнуть.
Он еще несколько метров осторожно прошел по тропинке – на ней не было веток, треск которых мог выдать его, – а потом, уже не скрываясь, огромными прыжками бросился к фашисту. Тот услышал его шаги, встрепенулся и даже попытался подняться, но опомниться ему лейтенант уже не дал. Перехватив одной рукой автомат фашиста, он другой резко, наотмашь ударил его мощным натренированным ударом в сонную артерию. Немец охнул, хватанул искривленным ртом воздух, пытался, очевидно, что-то крикнуть, но, ухватившись за автомат, теперь уже обеими руками, Громов ударил им в горло и прижал шею фашиста к стволу.
Мария все это видела, и когда лейтенант потащил обмякшее тело немца в кустарник, бросилась к нему. К своему удивлению, Громов обнаружил в кустах хорошо замаскированный мотоцикл. Значит, где-то неподалеку бродили еще двое фашистов. Наверное, патрулируя, разошлись в разные стороны.
– Уходи, Мария. Я догоню. Нужно переодеться. Бери мой автомат.
Однако китель оказался слишком тесным, и от него пришлось отказаться. Сплюнув со злости, Громов взял только солдатскую книжку немца, автомат и запасные рожки с патронами. Когда неподалеку послышался голос – очевидно, один из фашистов звал своего напарника, – лейтенант уже опрокидывал мотоцикл в лужу выпущенного из бака горючего.
Пройдя еще километра полтора долиной и перелесками, они с Марией прокрались к стоящему несколько на отшибе дому. За этим домом уже было поле, но зато к нему почти незаметно можно было подойти довольно глубоким оврагом. И Громов сразу оценил это.
Открыл им высокий худощавый старик. Он молча взглянул на пришельцев, обвел настороженным взглядом двор, пытаясь выяснить, нет ли вблизи еще кого-нибудь, и только тогда молча кивнул, показывая, что можно войти.