— Теперь это известный германский диверсант, один из учеников Отто Скорцени, член группы обер-диверсанта рейха, который собирает под свои знамена лучших диверсантов мира, с которыми собирается действовать уже под штандартами будущего, четвертого германского рейха.
Гудки паровоза и стук колес давно растаяли в лесной дымке, а Беркут все еще оставался под впечатлением этой ошеломляющей встречи, поражавшей его роковой непредсказуемостью и поистине судьбоносной случайностью.
— Лейтенант, приближается крытая машина! — вырвал его из плена воспоминаний и фантазий голос Звездослава.
— Вижу, Корбач, вижу. Подойдите вместе с дежурным. Ты, ефрейтор, заглянешь в кузов. Если там кто-нибудь есть, покажешь на пальцах, сколько их. Если никого — махни рукой. Когда ты, Корбач, услышишь: «Плохи ваши дела» — снимаешь водителя. Я — сопровождающего. Ты, ефрейтор, — тех, что в кузове. Дежурный, все понял?
— Я понял, что после всего этого немцы повесят меня, — пролепетал побледневшими губами железнодорожник.
— Это да, заслужить петлю у них очень просто, — остался верным себе Беркут, поражая дежурного своей невозмутимостью.
Шлагбаум закрылся почти перед самым капотом тяжелого, похожего на бульдога, грузовика, поразившего Андрея очертаниями своей кабины.
— Сопровождающий и водитель — ко мне! — приказал «обер-лейтенант», стоя с пистолетом в руке.
— Что произошло? — грузно вывалился из кабины майор-интендант.
— Усиленная проверка всех проходящих машин. Группа польских бандитов захватила машину и разъезжает по округе.
— Вон оно что! Я, конечно, слышал. Но ведь не на трофейном же студебеккере они разъезжают! — возразил водитель, на ходу доставая из кармана свои бумаги. — А мы, как видите…
— Они могут разъезжать даже на метле, ефрейтор, — резко заметил «обер-лейтенант». — И советую вам с офицерами контрразведки по этому поводу не пререкаться!
— Извините, господин обер-лейтенант, — поспешил разрядить ситуацию майор. Упоминание о контрразведке ассоциировалось у него с упоминанием о Восточном фронте, которого ему до сих пор благополучно удавалось избегать.
Прежде чем изучить удостоверение водителя — майор со своими бумагами должен был подождать, — Беркут вопросительно взглянул на Арзамасцева. Тот показал два растопыренных пальца.
— Кто там у вас в кузове, майор?
— Двое солдат из интендантской роты.
— Прикажите им выйти из машины. Без оружия. Остановиться у левого борта и тоже приготовить документы.
Исполнительный служака, майор сам подошел к кузову, чтобы приказать и тут же проконтролировать выполнение приказа. В это время из долины показалась мчавшаяся в сопровождении двух мотоциклов легковая машина.
— Дежурный! — не растерялся Беркут. — Немедленно поднять шлагбаум! Легковую пропустить. А ты, ефрейтор, — обратился он к немцу-водителю, — отлей из канистры полведра этому водителю, — кивнул в сторону Корбача. — Его машина в долине, у леса. Не дотянул.
— Слушаюсь, господин обер-лейтенант.
Все вроде складывалось удачно, и все же Беркут чувствовал: ситуация накаляется. Он еще не мог предвидеть, где именно произойдет срыв, но предчувствие заставляло его напрячься и чутко реагировать на малейшее изменение ситуации.
Солдаты уже у борта. Они без автоматов. Майор все еще топчется возле них. Арзамасцев отступил на несколько шагов и держит их под дулом автомата. При серьезной проверке так оно и должно быть, поэтому майора такое поведение не тревожит.
Водитель уже пошел к машине, сейчас он отстегнет запасную канистру… Очень удобный момент. А что делает дежурный?… Ага, поднимает шлагбаум… «Опель» лишь чуть-чуть сбавил скорость, однако останавливать свою машину водитель явно не намерен.
Офицер, томившийся на заднем сидении, приоткрыл дверцу. Это чистое любопытство. И вдруг, когда «опель» уже проскочил переезд, поляк-дежурный бросается вслед за ним с криком: «Партизаны. Ахтунг, партизаны! Возьмите меня! Здесь партизаны!…»
«Вот подонок»! — холодно взрывается Беркут.
Но это лишь секундная вспышка. Расслышали эти крики в «опеле» или нет? Как бы там ни было, мотор его взревел, и через минуту машина скрылась в долине. Пробежав за переезд, дежурный в отчаянии схватился за голову и осел прямо на колею. К счастью, подавшийся было вслед за ним Корбач не выстрелил!
— Где партизаны?! Кто?! — первым опомнился Беркут, делая несколько демонстративных шагов в сторону майора и размахивая пистолетом.
— Он, очевидно, сошел с ума! — успел крикнуть тот, пытаясь отвести от себя подозрение, но Андрей уже выстрелил в него, промахнулся, вновь нажал на спусковой крючок… Выстрела нет! Осечка!
Вместо того чтобы тотчас же открыть огонь, Арзамасцев отскочил еще на несколько шагов и, глядя, как майор дрожащей рукой рвет кобуру, зачем-то передернул затвор. Наконец очередь! Но это Корбач. Еще очередь!
Беркут порывается к майору как раз тогда, когда тот уже выхватил оружие, и, вывернув его руку с пистолетом, бросает немца через себя, явственно ощущая, как рука переламывается в локтевом суставе. В то же время он замечает, что водитель успел проскочить между ним и кабиной и во всю прыть, с нечеловеческим воплем, несется вдоль насыпи.
— Корбач! — крикнул Андрей, сбивая ногой пытавшегося подняться майора. — Сними его, Корбач! — и, уже завладев пистолетом майора и выстрелив в него, увидел, что водитель все же ушел. Вслед ему стреляли и Корбач, и Арзамасцев, но он бежал, словно заговоренный, словно сама судьба хранила его от пуль.
— Отставить! — скомандовал Беркут. — Оба в машину! Тела остаются. — Еле сдерживая дрожание рук, он сунул пистолет в кобуру и, вытирая рукавом френча пыль и пот, медленно, устало пошел к переезду.
Насмерть перепуганный дежурный на четвереньках уползал с дороги в траву. С пистолетом майора в руке Андрей наблюдал, как тот на несколько секунд замер, оглянулся и, смешно виляя непомерно широкими, немужскими бедрами, уползает по равнине все дальше и дальше. Так и не выстрелив, Андрей вскочил на подножку подъехавшего автомобиля.
— Помолись за своих детей! — крикнул он железнодорожнику по-немецки. — Чтобы их никто никогда не предавал!
Поляк уже поверил было, что страшная чаша суда миновала его, слегка приподнялся… и сразу же упал навзничь, в упор скошенный очередью Арзамасцева.
— Зачем?! — заорал Андрей. — Зачем ты его?! Это же чья-то зря погубленная жизнь, черт возьми!
Корбач резко остановил машину, тоже ступил на подножку и растерянно посмотрел на Беркута.
— Он что — скосил его? — и, не получив ответа, все же понял: скосил! — Святая Мария, зверь!
Но Арзамасцев молчал, словно его и не было в кузове, под этим запыленным брезентом. Первым желанием Громова было рвануться к нему, но вместо этого он обессилено упал на сиденье. Что он мог сказать Арзамасцеву? Какими словами корить, каким судом осуждать? Он ведь и сам еле сдержался, чтобы не продырявить ягодицы этому иуде. Впрочем, скорее всего, обычному перепуганному обывателю, знающему, что, расследуя этот инцидент, гестапо его, конечно же, не пощадит. А к тому, чтобы уйти к партизанам или создать собственную группу Сопротивления этот человек еще не был готов. Точно так же, как не готов и к самой войне.