— Долгое время я вообще отказывался воевать.
— Что лишь подтверждает мою мысль. Какое «воевать», если вы лихо уединились в пещере, в святых местах, в которых некогда располагался монастырь и которые до сих пор осеняются идолом Черного Монаха, так, кажется, именуют скалу, восстающую над этим безлюдным плато и избранную вами в качестве местной «горы Афон»?
— Кто из партизан рассказал вам об этом?
— Предадим забвению имена агентов и иуд. Они презренны во все времена и эпохи. Сейчас для меня важен только один факт: вы — звероподобный, яростный в своей храбрости, не знающий ни жалости, ни смирения… вы, словно он специально созданный для войны, вдруг предались монашеской страсти душеспасения.
— Вместо того чтобы губить души других, — напомнил ему Гордаш.
— Но воина это не должно останавливать! Воина, рядовой Гордаш, нечто подобное останавливать не должно! К слову, все равно вы, так или иначе, губили их. Вспомните, сколько уже на вашем счету. Сейчас вы будете утверждать, что губили души врагов. Но это они для вас — враги, а для Господа все они — души людей, вами убиенных христиан.
Закончив перевязку, фельдшер хотел было поправить бинт, подобно пулеметной ленте, опоясывающей грудь Отшельника, но пленник отшвырнул его руку и поднялся. Когда он, словно изваяние оголенного командора, предстал перед Штубером, тот тоже поневоле поднялся. В то время как фельдшер благоразумно отступил поближе к часовому выхватил пистолет.
— Так мы философствуем или стреляем? — как можно спокойнее поинтересовался Штубер.
— Вы остановились на том, что я, не знающий ни жалости, ни смирения… И слово бы специально сотворенный для войны, — напомнил ему Отшельник слогом молитвенного напева, — единственный на этой войне убийца.
— Не единственный. Нам, убийцам, несть числа. Вы — лишь один из очень многих душегубов христианских, — «успокоил» Штубер недоученного семинариста.
— Что дальше? В какой ипостаси я понадобился теперь СС?
— Вы правы, вернуться следует именно к той поре, — сдержанно согласился Штубер, холодно оценивая шансы Гордаша на успех, в случае, если ему взбредет в голову напасть на него, — когда вы вдруг презрели войну, чтобы очень скоро вновь оказаться в ее пекле.
— Это не ответ, — буквально взревел Отшельник. — Зачем я вам понадобился? Хотите превратить меня в полицая, карателя, подсадного агента?
— Зачем так банально, Гордаш?
— Что тогда?
— Лично для меня вы представляете ценность сами по себе, как порождение войны, как одно из ее непостижимых явлений. Вот в чем мой интерес, Отшельник. Теперь вы это знаете. Психология солдата. Психология и философия войны. Восприятие смерти. Необычные человеческие судьбы на войне — вот то, что интересует меня как психолога. Я понятно изъясняюсь, господин бывший семинарист?
— Почти элементарно. До примитивности.
— Рад, что наконец-то мы поняли друг друга.
— Тогда, может, все-таки скажете, что меня ждет?
— Наивнейший вопрос, Отшельник. Гибель, конечно.
— Как скоро и каким образом?
— Какое-то время вы нам еще понадобитесь.
— А что будет происходить сегодня? Опять допросы? Никакими интересующими вас сведениями я не обладаю.
— Людей, не обладающих абсолютно никакими нужными сведениями, на войне обычно тут же пристреливают. Но это я так, для общей информированности. Что же касается персонально вас, то вам опять повезло: сегодня мы отправимся в преисподнюю.
Отшельник непонимающе, но с абсолютным хладнокровием смотрел на Штубера и ждал разъяснений. Он уже понемногу переставал удивляться всему тому, что происходило с ним и вокруг него. Не перестал удивляться разве что одному: почему, по каким законам войны, по какой такой ее философии, каким прихотям судьбы он все еще до сих пор жив?
— В могилу, что ли? — спросил наконец, так и не дождавшись разъяснений.
— В подземный город СС. В подземную страну, которую мы именуем «СС-Франконией». Человека, который в свое время решил всю оставшуюся жизнь провести отшельником в пещере, путешествие в таинственную подземную страну должно заинтриговать.
— Но ведь меня не станут спрашивать, интригует это меня или нет.
— Спрашивать не будут. Предполагать — да, — загадочно улыбнулся Штубер. — Словом, воспряньте духом, Отшельник, вы нам еще понадобитесь. А там, кто знает… надеюсь, вы еще не разучились держать в руке резец?
— А причем здесь резец?
— Да притом, что в ближайшее время вы вновь представите перед миром в облике скульптора. Возможно, даже в ипостаси величайшего скульптора Второй мировой войны.
— «Величайшего» среди тех, кого вы успели загнать в свою «СС— преисподнюю»?
— Увы, Отшельник, для нас с вами именно там, в преисподней, все и завершается. Апофеоз восхождения истинного солдата всегда проявляется в его гибели.
Когда, позволив ему еще три дня подлечиться в госпитале, Штубер ушел, Отшельник резко откинулся на кровать и торжествующе покачал головой. Это еще не гибель! У него еще есть несколько дней — для надежды, для побега, просто для жизни
* * *
…Попав в подвал гестапо, Отшельник решил, что его тут же повесят или досмерти забьют. Однако его не трогали до тех пор, пока откуда-то не появился гауптштурмфюрер Штубер.
— Хотя Зебольд и пытался выискать в вырезанной тобой голове Христа какие-то изъяны, — сказал он, устало усаживаясь на нары рядом с Отшельником, — однако лично мне работа понравилась. Понимаю, шесть дней действительно маловато, но туда, куда мы с тобой завтра отправимся, будет много распятий и много времени. Если ты, солдат, решишь, что у каждого распятого тобой Христа должен быть свой неповторимый лик и столь же неповторимое туловище, — никто возражать не станет. У тебя появится возможность создать целую галерею «распятий», сотворив таким образом второй Лувр, только уже Подземный.
Пораженный его предложением и, вообще, его спокойствием, Орест как-то не обратил тогда внимания на слово «подземный», как, впрочем, и на прозвучавшее название всемирного хранилища искусства. Смысл этих слов по-настоящему начал открываться ему только сейчас, когда Орест оказался в подземельях «Регенвурмлагеря». Но тогда в висках его пульсировала только одна мысль: «Неужели не казнят? И на этот раз — не казнят?!».
— А ведь начальник полиции обвиняет его в убийстве двух своих полицейских, — неожиданно напомнил Штуберу Вечный Фельдфебель. — А как быть с погубленными им германскими солдатами?
— С германскими солдатами вопрос уже закрыт: они погибли во время карательной экспедиции. А что касается полицейских… Если бы эти разгильдяи выжили, их бы судили за ненадлежащее несение службы, но поскольку им посчастливилось погибнуть, то похоронили их, как героев, павших в борьбе с партизанами во имя Великой Германии. Чего еще может желать человек, который пошел служить полицаем, поддерживая оккупационный режим? После возвращения сюда коммунистов их бы все равно расстреляли. Кстати, как и тебя, Отшельник. Ты никак не сможешь объяснить русской контрразведке, почему фашисты так долго не казнили тебя и почему в гестапо и СД тебе все прощали. Тем более что до войны ты уже успел посидеть в советском концлагере.