Рашковский, конечно, уже понял это и теперь по-черному завидует ему и его гарнизону. Все-таки бойцы дота будут в надежном укрытии, в подземелье, защищенные от бомб и снарядов. А он со своими стрелками — в простреливаемой со всех сторон низине.
Где-то севернее опять гремела артиллерийская канонада. Налетела и сбросила на город бомбы шестерка бомбардировщиков, которую зенитчики хотя и попытались рассеять, но так ни одну машину не сбили. Доносилось эхо разрывов и с юга, из-за изгиба речного каньона. Но здесь, на участке «Беркута», вот уже более получаса не прозвучало ни единого выстрела. Словно было заключено некое перемирие, согласно которому противники договорились друг друга не тревожить!
— Товарищ лейтенант! — вдруг появился рядом незнакомый старшина. — Наш младший лейтенант пытають, дэ тут 120‑й дот.
— Какой еще младший лейтенант? — удивился Громов и только теперь заметил выдвигающуюся из ложбины небольшую и не очень стройную колонну солдат.
— Та ж командир роты нашей стрелковой. Ото вона и есть. А он, впереди, младший лейтенант Горелов. Раненый весь.
— Так уж и весь?
— Еще, конечно, воюет, — обескураженно уточнил старшина, удивленный и обиженный этим замечанием офицера.
— Здесь дот, внизу. Я — комендант. Что вы хотите мне сообщить?
— Товарищ младший лейтенант, сюда! Тутычки комендант! — замахал рукой старшина. — Как раз угадали!
Младшему лейтенанту было за тридцать. Он был ранен в левое плечо, поэтому простреленная и окровавленная гимнастерка оставалась расстегнутой. Лицо его казалось землистым, но, очевидно, не столько от потери крови — рана, судя по всему, была не очень тяжелой, — сколько от длительного недосыпания и смертельной усталости.
— Ну, здравствуй, лейтенант, — поздоровался Горелов так, словно они уже знакомы, но только давно не виделись. — Показывай свое хозяйство. Приказано охранять твой дот, как царский дворец.
— Божественно. Уже завтра здесь будет пекло. А главное, на этом участке фрицы обязательно попробуют организовать переправу.
— А что, место удобное. По всем канонам военной науки.
— Где ваши остальные? На подходе?
— Какие остальные? — мрачно поморщился Горелов, легонько массажируя предплечье.
— Но вы же вроде бы командуете ротой.
— Принял командование остатками роты. И вся она перед тобой, лейтенант: сорок два бойца и два младших командира о двух пулеметах. Все, что осталось от роты. Зато начальство доложит наверх, что боевые порядки обороняющихся усилены маршевой ротой.
— Да уж… «Усилены».
— Ребята, конечно, обстрелянные. От самой границы порохом нас обкуривают. Только, гляжу я, народца у вас тут совсем жидковато.
— Обстановку, младший лейтенант, вы знаете и без моих объяснений, — сразу же перешел на официальный тон Андрей, не желая обсуждать с ним перспективы обороны. — Через два-три дня мы окажемся в полном окружении.
— То-то и оно, — возбужденно вздохнул Горелов, близоруко вглядываясь в правый берег. Бинокля у него не было. — Что посоветуешь? Какой фланг тебе прикрыть?
— Вон мой дот. Как видите, одна рота, тоже до основания потрепанная, уже располагается ниже него, подковой. Просьба к вам: здесь, сзади, у дота мертвая зона. Как только фашисты прорвутся с тыла, они сразу же сядут нам на голову. Так вот, пусть часть бойцов окопается в этой излучине, впереди линии окопов. А часть — вон на той, нижней террасе, в ложбинах по обе стороны дота. Это чтобы фашисты ночью не прорвались по террасе и не забросали нас гранатами.
Младший лейтенант окинул местность оком колхозного бригадира, подергал себя здоровой рукой за мочку уха и признал:
— А что, правильно планируешь, лейтенант. Именно так и надо бы расположиться.
— И мой вам совет: дот пристрелян. Вся местность тоже. Думаю, разведка фрицев поработала заранее. Уверен также, что долбить доты они будут денно и нощно. Поэтому, как только начинается артналет, сразу уводите людей за гребень, в заранее отрытые щели. Здесь оставляйте только наблюдателей. И еще. Побыстрее дайте связь с дотом.
— Связь будет, лейтенант. Щели тоже. Только для начала скооперируюсь с командованием полка. Мы ведь остались бесхозными. Даже кухни своей нет.
— Скооперируйтесь, — скептически усмехнулся комендант. — Но опасаюсь, что под вашим командованием уже не остатки роты, а остатки полка. Связи со штабом у вас нет уже более суток?
— Почти угадал. Ты сам-то еще не был на фронте? Не обстрелян?
— Мне еще только представится случай, — не стал разочаровывать его Громов сообщением о бое у моста.
— Воздух! — вдруг заорал кто-то у реки.
— Воздух! — стоголосо отозвались по всей долине и перелескам: — Воздух! В укрытия!
Уже сбегая вниз, к доту, Громов увидел, как тройка бомбардировщиков заходила на соседний, прилепившийся ниже по течению на крутом изгибе каньона, словно ласточкино гнездо, 121‑й дот.
Что-то там у русских не срабатывало, что-то не ладилось — оберштурмфюрер СС Штубер уловил это сразу. И покаянно притих, демонстрируя покорность и смирение. Он-то понимал: когда не ладится, пленного проще всего пустить в расход. А тем временем из разговоров и перебранки русских барон фон Штубер понял, что из комендатуры машину так и не прислали. То ли не оказалось там свободной, то ли сочли, что захваченный у моста пленный особого интереса для разведки уже не представляет. Тем более что пленные стали поступать и с других участков обороны. Машина майора тоже почему-то вышла из строя.
Правда, из комендатуры посоветовали связаться с особым отделом укрепрайона. Если пленный их заинтересует, они пришлют своего человека или машину с охраной. Но майор связаться с этим отделом не смог, была повреждена линия. Он и сам уже считал, что захваченный — птица невысокого полета, однако расстреливать его не решался. В конце концов он сделал то единственное, что мог сделать в этой ситуации: приказал двум бойцам отвести и сдать немца в городскую комендатуру. Сейчас тут не до него.
Штубер все еще оставался в красноармейской форме, и все, кто видел в городе эту тройку, считали, что задержан очередной дезертир, а это было не в диковинку. Конвоиры знали, что он немец, однако их не предупредили, с кем они имеют дело. И поскольку пленный вел себя смирно и подчинялся безропотно, то конвоиры даже чисто по-человечески подтрунивали над ним, мол, повезло же фрицу: война еще только начинается, а он уже будет дожидаться ее конца где-нибудь в тыловом лагере военнопленных! И никакой ненависти к нему они не питали. Если бы арестованный оказался дезертиром, наверняка относились бы к нему жестче: дезертиров их учили презирать.
Они уже почти подходили к центру города, когда над его кварталами вдруг появились немецкие самолеты. Рассыпалась идущая навстречу колонна красноармейцев, вздыбились тянувшие санитарную повозку кони, растерянно засуетились конвоиры. Только Штубер, хищно оскалившись, молча, напряженно ждал удобного момента, и момент этот очень скоро настал.