— Отдельные его части все еще сражаются на правом берегу Днестра. Сам укрепрайон, доты которого находятся на левобережье, судя по всему, будет сдерживать наше наступление, даже находясь в полном окружении, — терпеливо объяснял арийский баритон, основательно подпорченный полуфранцузским-полуеврейским грассированием. Как докладывает разведка, гарнизоны дотов к отходу не готовятся. Хотя севернее и южнее этого укрепрайона наши части…
— Наши доблестные части, — прервал его Гредер, делая ударение на слово «доблестные». — А вот чем занимается возлюбленная королевская рать Антонеску — это вопрос.
— Простите… — педантично запнулся баритон, фамилии этого представившегося ему подполковника абвера Гредер просто не запомнил.
— Так поднимайте же эту орду, подполковник, — начал раскручивать свой очередной «дикий монолог» штандартенфюрер СС, — поднимайте! Насколько я помню, это непобедимое воинство одичавших римлян стремится добыть себе Транснистрию. Так объясните им, подполковник, что она находится по ту сторону реки. Поведите их туда, подполковник, укажите им путь, они нуждаются в вас, как в Моисее! Когда-нибудь потомки транснистрорумын будут молиться на ваши гранитные лики: «Вот он, — будут объяснять внукам своим, — новозаветный Моисей, приведший нас в Транснистрию! Поклонимся же ему…» Что вы умолкли, Моисей?
— Подполковник Курт фон Брюнинг, господин штандартенфюрер, — холодно напомнил ему абверовец, не собираясь перевоплощаться в иудейского Моисея, сам намек на отдаленное родство с которым был теперь крайне опасным. Даже для Шикльгрубера-Гитлера.
— Так действуйте же, действуйте, — проигнорировал его дворянскую гордыню Гредер. — Сорок отведенных вам дней уходят, наш абвер-Моисей! — Положив трубку, штандартенфюрер еще несколько мгновений смотрел на нее, словно бы медиумически пытаясь проникнуть в словесную суть того, что говорит и думает по ту сторону провода некий подполковник. «Абвер-Моисей!» — самодовольно повел подбородком Гредер. Сейчас он напоминал актера, сорвавшего своим монологом бурю оваций и уже за кулисами пытающегося понять, в связи с чем и по какому поводу сей фурор. — «Не понимаю, чем этот подполковник недоволен? Почти библейская слава…»
Гейдрих и в самом деле был поражен поведением рейхсфюрера СС. Гиммлер пытался вести себя так, словно лично он к организации заговора «Железной гвардии» против правительства Антонеску, а равно, как и к его позорному провалу, никакого отношения не имеет. И теперь он позволяет себе у него, Гейдриха, выяснять, стоит ли ему отговаривать фюрера от упоминания о деле Хории Симы в «Воззвании к германскому народу»! Словно не понимает, что именно сейчас фюрер будет крайне заинтересован в том, чтобы Антонеску стал надежным союзником Германии. Потому что Румыния — это сотни километров сопредельной с Советами территории, на которой могут разместиться наступающие германские войска. Потому что Румыния — это сотни тысяч пусть и не самых боеспособных в Европе, тем не менее — дополнительных штыков, которые фюрер может нацелить на Одессу и Крым, высвободив свои собственные части для удара на Минск, Москву и Ленинград. А самое главное — что это пока единственный солидный источник горючего, столь необходимого для механизированных армад Германии, для ее авиации.
— Фюрер конечно же, — чеканя каждый слог, произнес Гейдрих, — ни при каких обстоятельствах не должен упоминать в своем воззвании к народу даже имени Хории Симы. Какой в этом смысл? Пощекотать нервы Антонеску? Напомнить румынскому диктатору, что в любое время мы можем поднять против него остатки разгромленной «Железной гвардии», которая, по нашим последним и достоверным сведениям, подняться для серьезного мятежа уже не готова? Перед всем миром выставить Антонеску и его правительство как недружественных нам и ненадежных, на которые мы не можем положиться? Но в таком случае мы должны идти до конца, возвысить короля Румынии и заставить Антонеску уйти в отставку, или же вообще убрать его. И это в то время, когда сам Антонеску готов простить нам заговор против него, ради более важной цели — возврата Румынии земель между Прутом и Бугом, «исконно — как он считает — румынских земель»! А ведь это воззвание должно быть нацелено против русских. Так чем фюрер собирается навредить русским, раздувая дело о неудавшемся путче против Антонеску?
И Гиммлер, и даже Шелленберг ощутили, что Гейдрих слегка зарывается. То — что и как — он сейчас говорил, звучало слишком резко; фюрер такой реакции не одобрил бы. Зато Шелленберг наконец-то увидел того, не признающего вождей и авторитетов Гейдриха-нигилиста, которого сотворила чиновничья молва. Рейхсфюрер СС и шеф РСХА пристально взглянули друг на друга и, поняв, что их диалог зашел в тупик, перевели взгляд на Шелленберга, надеясь дождаться его третейского решения или хотя бы услышать мнение начальника управления разведки РСХА.
В данной ситуации Шелленберг оказался в самом выгодном положении, ибо к провалу в 1940 году заговора против Антонеску никакого отношения он не имел. Зато успел основательно познакомиться со всеми тонкостями этого заговора германских спецслужб и его последствий. Сразу же после провала заговора, Антонеску сумел арестовать Хориа Симу и всех основных его исполнителей. Кроме тех, кто до этой волны арестов просто не дожил.
Антонеску уже готов был вздернуть Хориа Симу на столбе напротив своего кабинета. Но мог и не торопиться с казнью, а заставить вождя железногвардейцев раскрыть все те нити, которые вели к заговорщикам в Берлин. И тогда Германия предстала бы перед миром как страна, не уважающая своих союзников. Тем более что Антонеску раздражало сближение Германии и России. Понятно, что он знал об условности советско-германского «Договора о ненападении» и что фюрер не собирается долго опираться на эти договоренности. Но знал и то, что у «Договора о ненападении» имеется «секретный дополнительный протокол», определяющий сферы влияния коммунистической и фашистской империй. И если бы он касался лишь раздела Польши, с окончательным и не подлежащим обжалованию приговором, вынесенным этой стране Сталиным и Молотовым, в котором утверждалось, что такого государства больше не существует и что «воссоздание его в каких-либо границах возможно только путем дружеского согласия»… Но там был Третий пункт, навязанный Германии Россией, а значит, выигранный коммунистами. И вот этот-то пункт прямо касался основ румынской государственности и румынской национальной гордости. Ибо в нем говорилось: «Касательно Юго-Восточной Европы, Советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях».
То есть, Германия демонстративно самоустранялась от влияния на процессы, связанные с Бессарабией, по существу отдавая эти «исконно румынские территории» на откуп коммунистам.
И вот сейчас, выдержав вопросительные взгляды Гиммлера и Гейдриха, Шелленберг, до сих пор чувствовавший себя как ефрейтор на генеральском совете, заговорил:
— В данный момент фюрер рассматривает Румынию как своего самого идеального союзника на южном фланге. Начиная кампанию против России, он конечно же рассчитывает на политическую волю Антонеску и на решимость румынского народа вернуть себе захваченные русскими национальные территории. Фюрер помнит, что, по настоянию руководства Главного Управления имперской безопасности, высшее руководство Германии вынуждено было вступиться за неудачливого заговорщика и попросить Антонеску сохранить ему жизнь. — Произнося это, Шелленберг заметил, как не только Гейдрих, но и Гиммлер стыдливо отвели взгляды.