— Вы имеете в виду героин?
— Имеются в виду любые наркотики, — сказала Беатрис.
— Травку иногда курит, — сказал Лайонел.
— Иногда? — переспросил я. — Или часто?
— Часто — это сколько?
— Кальян, бумагу для самокруток на тумбочке у кровати держит? — спросила Энджи.
Лайонел покосился на нее.
— У Хелен нет зависимости, — сказала Беатрис. — Она просто иногда балуется.
— А кокаин?
Беатрис кивнула, и Лайонел, ошеломленный, посмотрел на нее.
— Таблетки?
Беатрис пожала плечами.
— Колется?
— Нет-нет, — поторопился Лайонел.
— Насколько я знаю, нет, — сказала Беатрис и задумалась. — Нет. Мы видели ее в шортах и рубашке без рукавов все лето. Никаких следов не было.
— Погодите. — Лайонел выставил руку. — Погодите-ка. Мы же обсуждаем, как Аманду найти, а не вредные привычки моей сестры.
— Нам надо знать о Хелен все, о ее привычках и друзьях, — сказала Энджи. — Причины исчезновения ребенка обычно кроются в семье.
— Что это значит? — нахмурился Лайонел.
— Сядь, — сказала Беатрис.
— Нет. Я хочу понять, что это значит. Вы что же, думаете, моя сестра имеет какое-то отношение к исчезновению Аманды?
Энджи спокойно и пристально посмотрела на него:
— Это вы мне скажите.
— Нет, — громко сказал он. — Так? Нет. — Лайонел посмотрел сверху вниз на жену. — Она — не преступница, ясно? Она — женщина, потерявшая ребенка. Вам понятно?
Беатрис взглянула на него. По лицу невозможно было догадаться, что у нее на уме.
Лайонел долго смотрел на жену, потом перевел взгляд на Энджи.
— Лайонел, — окликнул его я, и он обернулся. — Вы сами сказали, что Аманду будто летающая тарелка унесла. Хорошо. Ее ищут пятьдесят полицейских. Может, и больше. Вы оба этим занимались. Соседи по улице…
— Да, — сказал он. — Многие. Отличные люди.
— Хорошо. Так где девочка?
Он уставился на меня так, будто я мог вдруг вытащить ее из ящика стола.
— Не знаю. — Он закрыл глаза.
— И никто не знает, — сказал я. — И если мы собираемся этим заниматься — я не хочу сказать, что мы обязательно…
Беатрис выпрямилась на стуле и пристально посмотрела на меня.
— Но если… надо исходить из того, что если Аманду похитили, то кто-то из близких к ней людей.
Лайонел снова сел.
— Вы все-таки думаете, что ее похитили?
— А вы так не думаете? — уточнила Энджи. — Четырехлетний ребенок сам убегает из дому, отсутствует три дня, и все это время никто его не видит?
— Да, — выдохнул он, как будто согласившись с чем-то, что знал, но до сих пор не сознавал. — Да. Наверное, вы правы.
— Так что же нам теперь делать? — спросила Беатрис.
— Хотите честно? — спросил я.
Она чуть наклонила голову.
— Даже не знаю.
— У вас сын скоро в школу пойдет, да?
Беатрис кивнула.
— Потратьте деньги, которые заплатили бы нам, на его образование.
Голова Беатрис осталась склоненной немного направо, на мгновение на лице возникло такое выражение, будто она получила пощечину.
— Вы что же, не возьметесь за это дело?
— Не знаю, есть ли в этом смысл.
— Ребенок про… — Беатрис повысила голос, заполнив им пространство небольшого помещения.
— Да, пропал, — перебила ее Энджи. — Да, но девочку ищут. Много народу. Новости смотрят почти все. Теперь жители города и, вероятно, почти всего штата могут узнать ее в лицо. И поверьте мне, теперь будут смотреть во все глаза.
Беатрис взглянула на Лайонела. Он слегка пожал плечами. Она отвернулась от мужа и стала буравить меня немигающим взглядом. Невысокая женщина, не более чем метр шестьдесят, бледное скуластое веснушчатое лицо в форме сердечка сохранило детскую округлость, нос кнопкой, вид не то чтобы очень солидный. Но вокруг нее была мощная аура, казалось, уступить и умереть для нее — одно и то же.
— Я пришла к вам, — сказала она, — потому что вы находите пропавших. Вы это умеете. Вы нашли типа, который перебил столько народу несколько лет назад, вы спасли того малыша и его мать с игровой площадки, вы…
— Миссис Маккриди…
— Меня все отговаривали к вам идти. И Хелен, и муж, и полиция. Все твердили, что я зря потрачу деньги, что Аманда не мой ребенок…
— Дорогая. — Лайонел прикрыл ее руку своей, но Беатрис стряхнула ее, подалась вперед и гневно уставилась на нас своими сапфировыми глазами.
— Мистер Кензи, вы сможете ее найти.
— Нет, — мягко сказал я. — Если ее надежно спрятали, не смогу. Если те, кто не хуже нас, не смогли — тоже не смогу. Мы просто еще двое, миссис Маккриди. Только и всего.
— То есть вы хотите сказать… — ледяным тоном произнесла она.
— Мы хотим сказать, — не дала ей договорить Энджи, — что пользы от лишних двух пар глаз будет немного.
— А вреда? Можете вы мне ответить на такой вопрос? Сильно эти две лишние пары повредят?
С точки зрения сыщика, если исключить побег из дома или похищение другим родителем, исчезновение ребенка сродни убийству: если дело не раскрыто в первые трое суток, скорее всего, оно не будет раскрыто вообще. Это вовсе не обязательно значит, что ребенок мертв, хоть вероятность такого исхода и велика. Но если ребенок жив, его положение определенно хуже, чем непосредственно после исчезновения. Потому что спектр мотиваций взрослых, оказывающихся рядом не со своим ребенком, крайне узок. Либо вы помогаете этому ребенку, либо вы его используете. Использовать детей можно разными способами — требовать с родителей выкуп, принуждать к труду, развращать для проституции и/или ради удовлетворения сексуальных потребностей похитителя, убивать в собственное удовольствие, — но ни один из этих способов не во благо ребенка. И если он останется жив и будет в конце концов найден, нанесенная ему психологическая травма так глубока, что следы ее не изгладятся, скорее всего, никогда.
За последние четыре года я убил двоих. На моих глазах умирали мой старый друг и женщина, которую я едва знал. Я видел самые отвратительные надругательства над детьми, знал мужчин и женщин, которые убивали импульсивно, наблюдал, как человеческие отношения разрушались от насилия.
И я устал от этого.
Аманду Маккриди искали уже как минимум шестьдесят или семьдесят часов, и мне вовсе не улыбалось обнаружить ее в каком-нибудь мусорном баке с запекшейся в волосах кровью. Я не хотел встретить ее через полгода при дороге с пустотой во взгляде, использованной каким-нибудь извращенцем с видеокамерой и списком адресов педофилов. Мне не хотелось смотреть в мертвые глаза живого четырехлетнего человека.