Я взглянул на Реми Бруссарда, и крючочек еще глубже впился в затылок. Я пристально посмотрел ему в глаза, и мне почему-то захотелось ударить его. Но я всего лишь сказал:
— Я рад.
— Чему?
— Что убил Корвина Орла.
— Я тоже рад, что убил Роберту. — Он налил мне в стаканчик еще. — Черт с ними, Патрик, я рад, что ни один из этих придурков не вышел живым из этого дома. Выпьем за это?
Я взглянул на бутылку, потом на Бруссарда и поискал в его лице то, что только что так внезапно укололо меня. Напугало. Я не мог найти причину в темноте, да еще спьяну, поэтому я поднял стаканчик и прикоснулся пластиком к бутылке.
— И да пребудут они в аду пожизненно и испытывают там мучения, причиненные своим жертвам, — сказал Бруссард, подняв и опустив брови. — Скажем «аминь», брат?
— Аминь, брат.
Я долго сидел в освещенной лунным светом спальне, смотрел на спящую Энджи, снова и снова воспроизводя в памяти наш разговор с Бруссардом и потягивая кофе из купленного по дороге домой большого стакана «Данкин Донатс». Энджи позвала во сне собаку, которая была у нее в детстве, и погладила ладонью подушку. Я улыбнулся.
Может, все это — душевная травма от перестрелки возле дома. А может, ром. Может, дело в том, что чем сильнее я стараюсь отгородиться от травмирующих впечатлений, тем легче зацикливаюсь на пустяках, мелочах, случайно оброненном слове или фразе, которая начинает без конца крутиться в голове. Как бы то ни было, сегодня на детской площадке я нашел истину и ложь. И то и другое одновременно.
Бруссард прав: ничто не работает.
И я тоже прав: фасады зданий, независимо от того, как хорошо они выстроены, рано или поздно рушатся. Тайное становится явным.
Энджи перевернулась на спину и сбросила простыню, закрутившуюся вокруг ступни. Видимо, движение ноги в гипсе потребовало усилий, потому что она проснулась, поморгала, подняла голову, посмотрела на загипсованную ногу, обернулась и увидела меня.
— Привет. Ты что тут… — Она села, почмокала губами и отбросила от глаз волосы. — Ты что тут делаешь?
— Сижу, — сказал я. — Думаю.
— Надрался?
Я приподнял стакан с кофе.
— Не так уж сильно, как видишь.
— Тогда ложись в постель. — Она протянула ко мне руку.
— Бруссард врал нам.
Она убрала руку и с ее помощью села поудобней, прислонившись к спинке кровати.
— Что?
— В прошлом году, — сказал я. — Когда Рей Ликански, помнишь в баре, отодвинул засов и исчез.
— И что?
— Бруссард говорил, что едва его знает. Что будто бы Рей один из осведомителей Пула. Время от времени будто бы стучит.
Энджи потянулась к тумбочке и включила свет.
— И что?
Я кивнул:
— Так… так, может, он в прошлом году оговорился. Может, мы его неправильно поняли.
Я посмотрел на нее. Через некоторое время она протянула руку к тумбочке и взяла сигареты.
— Ты прав. Еще не было такого, чтобы мы кого-то неправильно поняли.
— По крайней мере, чтобы неправильно поняли и ты, и я сразу.
Она закурила, натянула простыню на ногу и почесала под коленом у края гипсовой повязки.
— И зачем ему врать?
Я пожал плечами.
— Вот и я тоже сижу и думаю: зачем?
— Может, у него есть причины оберегать Рея как своего осведомителя?
Я глотнул кофе.
— Возможно, но до чего же удобно, а? Рей потенциально — ключевая фигура в деле об исчезновении Аманды Маккриди, а Бруссард врет, что едва его знает. Кажется…
— Подозрительно.
Я кивнул:
— Немного. И знаешь, еще что?
— Что?
— Бруссард скоро выходит в отставку.
— Когда?
— Точно не знаю. Мне показалось, очень скоро. Сказал, скоро двадцать лет, как он служит, и, как только двадцатилетие стукнет, сдаст значок.
Она затянулась и посмотрела на меня поверх тлеющего огонька сигареты.
— Ну, уходит на пенсию. И что?
— В прошлом году перед тем, как мы полезли на гору к карьеру, ты, помнишь, пошутила.
Она приложила руку к груди.
— Ну, пошутила.
— Si. [46] Сказала что-то типа «Может, и нам пора на пенсию».
Энджи просияла.
— Я сказала: «Может, пора и нам на покой?»
— А он что?
Она подалась вперед, положила локти на колени и задумалась.
— Он сказал… — Она несколько раз, сгибая и разгибая руку в локте, махнула сигаретой. — Он сказал, что не может себе позволить выйти на пенсию. Какие-то у него там медицинские счета надо оплачивать.
— Что-то такое с его женой вроде.
Она кивнула:
— Жена попала в аварию прямо перед свадьбой. А страховки не было. Он сильно задолжал больнице.
— И что стало с этими счетами? Думаешь, врачи сказали: «А, Бруссард, ты славный парень. Забудь о долгах»?
— Сомнительно.
— Чрезвычайно. Итак, один полицейский был беден и врал, будто плохо знает главное действующее лицо в деле Маккриди. Через полгода у него уже достаточно денег, чтобы уйти на пенсию. Ну, положим, не такие деньги, как после выслуги тридцати лет, но столько, сколько получает полицейский после двадцати лет службы.
Энджи с минуту подумала, покусывая нижнюю губу.
— Кинь мне футболку, будь добр.
Я открыл шкаф, достал из ящика зеленую с надписью «Показывался врачам» и отдал Энджи. Она натянула ее, отбросила ногами простыни и оглядела комнату в поисках костылей. Потом посмотрела на меня и заметила, что я тихонько хихикаю.
— Что?
— Ты такая смешная.
Она помрачнела.
— Это как?
— Сидишь в моей футболке с этой гипсовой дубиной на ноге. — Я пожал плечами. — Просто забавно, и все.
— Ха, — сказала она. — Ха-ха. Где мои костыли?
— За дверью.
— Ты не будешь так добр?..
Я принес костыли, Энджи с трудом поднялась, и я следом за ней прошел на кухню. Цифровое табло на микроволновой печке показывало 04:04, я чувствовал утро суставами и затылком, но на способности думать время не сказывалось.
Стоило Бруссарду на детской площадке упомянуть Рея Ликански, что-то у меня в мозгу щелкнуло, внимание вытянулось по стойке «смирно» и пошло беглым шагом. От разговора с Энджи энергии у меня только прибавлялось.