— Я что-то не вижу тут… — начал было Раерсон.
— Ш-ш-ш. — Энджи подняла руку и посмотрела мне в глаза. — Ты думаешь, Лайонел…
Я поерзал на сиденье и оттолкнул от себя чашку с остывшим кофе.
— Кто может беспрепятственно войти в квартиру Хелен? Кто может открыть дверь в нее ключом? С кем Аманда охотно ушла бы без крика и шума?
— Но он сам пришел к нам.
— Нет, — сказал я. — Его жена привела. А он все повторял: «Спасибо, что выслушали нас», и так далее, и тому подобное. Готовился отделаться от нас. Это Беатрис настояла на нашем участии. Что она говорила у нас в офисе? «Никто не хотел, чтобы я сюда шла. Ни Хелен, ни муж». Только благодаря ее усилиям мы включились в это дело. А Лайонел — он свою сестру любит. Ладно. Но он что, слепой? Он же не дурак. Как же он мог не знать о том, что Хелен связана с Сыром? Как он мог не знать о ее зависимости от наркотиков? Да ради бога, он разыграл удивление, услышав, что она продавала кокаин. Я говорю со своей сестрой раз в неделю, вижу ее раз в год, но я бы знал, если бы она подсела на наркотики. Она же моя сестра.
— А о криминальном прошлом? — спросил Раерсон. — Какое это имеет отношение к делу?
— Допустим, его задержал Бруссард и потом держал на крючке. Лайонел был ему обязан. Кто знает?
— Но зачем Лайонелу похищать собственную племянницу?
Я стал думать об этом. Закрыл глаза, и перед моим мысленным взором предстал Лайонел. Это выражение лица, как у гончей собаки, печальные глаза, понурые могучие плечи, обремененные, казалось, тяжестью грехов целого города, уязвленное достоинство в голосе — голосе человека, который действительно не понимает, почему люди делают столько гадостей, почему так беззаботно относятся друг к другу. Я вновь услышал в его голосе неистовство вулкана и какой-то намек на ненависть в то утро, когда, узнав, что Хелен знакома с Сыром, Лайонел на кухне сорвался на сестру. Еще раньше он говорил нам, что Хелен любит дочь, что она хорошая мать. Но что, если он лгал? Что, если знал, что все как раз наоборот? Что, если о материнских качествах Хелен он был еще худшего мнения, чем Беатрис? Но сам он, будучи сыном алкоголиков и плохих родителей, еще с детства научился скрывать что следует, например свою ярость, ему пришлось этому научиться, чтобы стать гражданином и отцом.
— Что, если, — сказал я вслух, — Аманду Маккриди похитили не для того, чтобы ее эксплуатировать, растлевать или получить за нее выкуп? — Я встретил слегка скептический взгляд Раерсона, потом живой и заинтересованный Энджи. — Что, если ее похитили ради ее же блага?
— Думаете, Лайонел выкрал свою племянницу? — медленно, тщательно подбирая слова, проговорил Раерсон.
Я кивнул:
— Чтобы спасти ребенка.
— А Лайонел уехал, — сказала Беатрис.
— Уехал? — переспросил я. — Куда?
— В Северную Каролину, — ответила она и сделала шаг назад от двери. — Входите, пожалуйста.
Мы прошли следом за ней в гостиную. Мэтт, ее сын, поднял голову и посмотрел на нас. Он лежал посередине комнаты на животе и рисовал в блокноте несколькими ручками, карандашами и мелками. Это был симпатичный ребенок с унаследованным от отца едва уловимым намеком на характерные особенности гончей собаки в области челюстей, но без груза на плечах. Из-под густых черных бровей и копны волнистых волос смотрели такие же, как у матери, темно-синие глаза.
— Привет, Патрик. Привет, Энджи, — сказал мальчик и с интересом посмотрел на Нила Раерсона.
— Привет. — Раерсон присел рядом с ним на корточки. — Меня зовут Нил, а тебя как?
Мэтт не раздумывая пожал протянутую ему руку, посмотрел Раерсону в глаза с открытостью ребенка, которого научили взрослых уважать, а не бояться.
— Мэтт, — сказал он. — Мэтт Маккриди.
— Очень приятно, Мэтт. Что это ты рисуешь?
Мэтт развернул блокнот так, чтобы нам было удобно смотреть. Палочковидные фигурки разных цветов взбирались на машину длиной с коммерческий авиалайнер, в три раза превосходящую их высотой.
— Здорово. — Раерсон поднял брови. — Это что?
— Ребята пытаются поехать на машине, — сказал Мэтт.
— А что они внутрь не сядут? — спросил я.
— Она заперта, — сказал Мэтт, по-видимому полагая, что дает исчерпывающий ответ.
— Но они хотят попасть внутрь, да? — сказал Раерсон.
Мэтт кивнул.
— А потому что…
— Потому что, Мэтью, — поправила Беатрис.
Мэтт посмотрел на нее, засмущался, потом улыбнулся:
— Да. Потому что внутри телевизоры, и портативные игровые приставки, и гамбургеры. И… да, еще кока-кола.
Раерсон прикрыл ладонью улыбку.
— В общем, всякие хорошие вещи.
Мэтт улыбнулся ему:
— Точно.
— Ну, дерзай, — сказал Раерсон. — Хорошо выходит.
Мэтт кивнул и развернул блокнот к себе.
— Еще дома нарисую. Они тут нужны.
Он взял карандаш и повернулся к блокноту. Лицо стало собранным, и я подумал, что мы и все остальное для него просто перестало существовать, исчезло как во сне.
— Мистер Раерсон, — сказала Беатрис, — боюсь, нас еще не познакомили.
Ее маленькая рука скрылась в его длинной ладони.
— Нил Раерсон, мадам, из Министерства юстиции.
Беатрис взглянула на Мэтта и понизила голос:
— Так вы по поводу Аманды.
Раерсон пожал плечами:
— Хотели уточнить кое-что у вашего супруга.
— Что именно?
Перед уходом из «Вагона-ресторана» мы объясняли Раерсону, что меньше всего на свете хотелось бы вспугнуть Лайонела или Беатрис. Если она предупредит мужа о наших подозрениях, он может исчезнуть навсегда, а вместе с ним и сведения о том, где находится Аманда.
— Буду откровенен с вами, мадам. В министерстве существует отдел ювенальной юстиции и профилактики преступлений. Мы внимательно следим за работой Национального центра по розыску пропавших и эксплуатируемых детей, Национальной организации пропавших детей и их базами данных. Одним словом, делаем, что скажут.
— То есть прорыва в поисках нет? — Беатрис скомкала в жгут подол своей рубашки, зажала его в кулаке и снизу вверх посмотрела в лицо Раерсону.
— Нет, мадам, нет. Хотя я бы очень хотел, чтобы был. Как я уже говорил, речь идет о нескольких вопросах общего характера, ответы на которые нужны для базы данных. Поскольку ваш супруг оказался первым на месте происшествия в ночь исчезновения вашей племянницы, хотелось бы снова пройтись с ним по деталям. Возможно, он заметил что-то, какой-нибудь, скажем, пустяк, благодаря которому мы могли бы по-новому взглянуть на ситуацию в целом.