— Бог мой!.. — ахнула Нина.
— Они ворвались в Зимний, все, что смогли, перебили, вскрыли винные погреба, и сейчас в Петрограде третий день идет попойка.
— Но, может, до нас не дойдет?..
— Не будьте дурой! У меня есть точные сведения, что сегодня большевики попытаются взять нижегородский Кремль.
Нина отступила от него:
— Я не поеду с вами…
— А с кем вы поедете? С господином из Аргентины, которого я только что встретил на улице?
Зазвонил телефон, Матвей Львович схватил трубку:
— Да… Да… Арестован? Хорошо, сейчас буду. — Он прикрыл веки, выругался, повернулся к Нине: — Ждите меня здесь.
— Я вам уже сказала: я никуда не еду!
Нина кинулась к дверям, но он так рванул ее за руку, что она чуть не упала.
— Сидеть здесь, я сказал!
Матвей Львович вышел из кабинета, в замке повернулся ключ, и вдруг в коридоре послышался дробный стук сапог, матерная брань. Грохнул выстрел.
Нина в испуге отпрянула к стене. «О, господи… господи…»
Голоса затихли на лестнице, но Нина еще долго не отваживалась подойти к двери и подергать за ручку. Замок был крепкий. Она наклонилась к скважине — ничего не видно, кроме противоположной стены. Внезапно большая тень загородила свет.
— Нина Васильевна! — позвал голос Клима.
Она заколотила ладонью по двери:
— Я здесь! Меня заперли!
— Кто стрелял?
— Я не знаю. Мне надо выбраться отсюда!
Клим рванул двери, но тяжелые дубовые створки не поддались.
— Откройте окно. Тут второй этаж… но сейчас что-нибудь придумаем.
Нина раздвинула шторы и принялась трясти зимнюю раму. Посыпалась замазка; наконец рама поддалась, и в лицо пахнуло влажным ветром.
Клим уже был внизу. Он поднял голову, улыбнулся так, что у Нины перехватило сердце. В руках у него было красное полотнище, снятое с решетки перед арсеналом. Клим подобрал с земли кусок кирпича и, замотав его в край ткани, ловко закинул в окно:
— Держите. Там есть к чему привязать?
Нина заметалась по кабинету. В углу стояло древко от знамени, еще с двуглавым орлом. Затянув на нем узел, она поставила палку поперек окна. Клим потянул за ткань, пробуя ее на прочность:
— Вроде крепко. Сможете спуститься?
Нина села на подоконник:
— Смогу.
Мелкие капли дождя неслись в столбе света, падающего из окна. «Господи, сохрани и помилуй…» Вцепившись в мокрое, свернутое жгутом полотнище, Нина съехала вниз — прямо в объятия к Климу.
— Бежим!
Неслись, взявшись за руки, разбрызгивая лужи, куда-то в темноту, в ночную революцию, в сходящий с ума город. Прятались в тени кремлевской стены, пережидая, пока мимо пройдет красногвардейский отряд. Один из солдат зажег спичку, чтобы прикурить; пламя озарило страшное бородатое лицо, блеснуло в гранях штыков. Стук сапог, скрип колесиков пулемета, подпрыгивающих на каменной мостовой…
Выбрались на Благовещенскую: между соборами шныряли сутулые люди с поднятыми воротниками.
Нина растерянно посмотрела на Клима:
— Куда теперь?
— Ко мне — на случай, если Фомин вздумает вас искать.
— А как же ваш поезд?
— Да черт с ним.
Замерзли, промокли, устали. По дороге их трижды останавливал патруль — какие-то типы с пулеметными лентами поверх ватников требовали документы, но всякий раз пятирублевая купюра оказывалась нужнее пропусков.
На Мироносицкой и Ильинке было отключено электричество. Дома стояли темные, будто заброшенные. Кругом ни души.
Клим всю дорогу не выпускал руки Нины. Был серьезен и молчалив.
— Почему вы вернулись за мной? — спросила она.
— Услышал, как стреляли.
Поднялись на крыльцо, тихо открыли входную дверь. Не снимая пальто, Клим повел Нину наверх. В его комнате было пусто: остались только кровать и портрет Николая II. Под иконой мерцала лампадка, от печи в голубых изразцах шло тепло.
Московский поезд, верно, уже ушел.
Пальто скинули на кровать. Сели на пол, прислонившись спинами к жаркому печному боку.
— Печка — лучшее изобретение на свете, — сказала Нина, стягивая промокшие чулки.
Клим кивнул. Невероятно — Нина сидела в его комнате. Напряжение в каждом суставе, в мышцах, в глазах…
Она дотянулась до муфты, упавшей на пол, достала конверт с векселем:
— Я не возьму его.
— Почему?
— Не хочу, чтобы ты думал, что я тебя использую.
Первый раз назвала на «ты»…
— А что еще со мной делать? Использовать, конечно. — Клим кинул вексель в печь.
Нина придвинулась, положила голову ему на грудь:
— У тебя так сердце грохочет…
— Неудивительно.
Обнять, целовать ямочку на затылке, висок, уголки губ. Проваливаться в свои легендарные сны, с восторгом узнавать их, — и тут же терять ход мысли, ход времени. «Ниночка, Ниночка…» — выдыхать с усилием.
Она вдруг встала; закинув руки за голову, вынула одну за другой шпильки, сунула их в карман, распустила крючки на траурном платье и спустила его на пол.
Села на кровать — совсем иная в белой рубашке и панталонах.
— Иди ко мне.
Развязала Климу галстук, расстегнула пуговицы на жилете.
Скрип ступеней на лестнице заставил их вздрогнуть. В щели под дверью мелькнул отблеск свечи.
— От-т ссыльно-каторжный… — ворчала Мариша. — Лампочку-то, поди, не выключил: счет набежит — не расплатишься. — Она подергала запертую на задвижку дверь. — Ба, так ты не уехал, что ли?
— Я сплю, — подал голос Клим.
— Как же это? Поезд отменили?
— Мариша, я сплю!!!
— Ну ладно, ладно… Завтра расскажешь. — Маришины вздохи и шарканье туфель затихли внизу.
Нина — еще более разгоряченная от того, что их могли застать, — стянула рубашку через голову. Взглянула победно, откинула кудри с высоко вздымавшейся груди и потянула завязки на тонких узорчатых панталонах.
«Любовь моя… Никуда от тебя не уеду…»
Дали электричество — в ванной загорелся свет. Мариша была права — Клим действительно не повернул выключатель.
Нина, вытянувшись, лежала на спине — глаза закрыты, пальцы стиснули край простыни. Клим ткнулся лбом ей в плечо:
— Тебе попить принести?