Лиззи немного успокоилась. Если коммунисты хотят получать сведения о Муниципальном совете, они найдут, как это сделать. Подкупят уборщиков или трубочистов. А если в Китае начнется революция, как в России, значит, так надо. Лиззи не станет по нему плакать – к тому времени она уже будет далеко: в Чикаго у Франсин. Она недавно получила от нее письмо: «Бросай мужа, приезжай с дочерью к нам. Здесь у меня много друзей, что-нибудь придумаем».
Феликс долго вымаливал прощение. Ада давно не сердилась – господи, да у нее никого больше не было, кроме этого долговязого парня, – но она все равно оттягивала момент примирения. Слишком уж сладко звучали его покаянные слова.
От нахлынувших чувств, от жалости к себе Ада расплакалась. Рассказала Феликсу все: они с Климом никогда не были не то что любовниками, а даже друзьями. Просто занесло людей в одну комнату – так было проще жить. Она потеряла все деньги, Нина Купина – свинья такая! – отказалась платить. Хозяйка того гляди уволит…
Ада украдкой посмотрела на Феликса: если бы он сделал предложение, всем ее бедам настал бы конец. Но он думал о другом.
– Этот Серафим – здоровый такой?
Ада кивнула.
– Он служил в часовне при корпусе, покуда наш священник болел, – сказал Феликс. – Где он сейчас? В госпитале?
– У себя. Его матушка бросила. Лекарства ему Клим купил, они старые друзья, но Серафим ничего принимать не хочет.
– Стало быть, Рогов не подлец?
– Подлец, конечно, раз женился на Нинке Купиной. Климу совестно за нее, но приказать, чтобы она вернула мне деньги, он не может. Только пообещал, что сам постепенно отдаст.
– Ада, отведите меня к Серафиму. Поговорить надо.
Феликс сказал, что попробует выхлопотать ему место охранника в тюрьме. Должность непыльная, только скучно очень. Ну да Серафиму с его ранениями самое то.
– Там ему и кров, и стол, и жалованье будет. Ничего, оклемается.
Аде казалось, что она с каждым днем все сильнее любит Феликса. Пусть он был неопрятен, нетерпим, прямолинеен… Он притаскивал ей ножи и арбалеты, показывал, как все работает; один раз принес сушеную голову обезьяны – китайский оберег от злой судьбы.
Воин – этим все сказано. Ему необходимо служить кому-то. У него не было ни родины, ни государя, ни семьи, и он выбрал Аду, чтобы защищать ее.
– Вы – настоящая, – говорил Феликс. – Кругом видишь одну человеческую падаль: все только стулья выдирают из-под чужих задниц… А вы, Ада… Даже не знаю, как сказать… Вот дайте мне тысячу долларов – а вы все равно лучше!
О Даниэле Ада вспоминала со снисходительным презрением. Он был намного образованнее, возможно, умнее, но Феликс был чист душой, а душа мистера Бернара состояла из темных закоулков и потайных ловушек.
На кадетском балу Феликс ни разу не танцевал с Адой, только хмуро смотрел, как она вальсировала с другими. Пожалев его, она попросила отвести ее домой.
– Что ж вы меня ни разу не пригласили? – спросила Ада, когда они вышли на улицу.
Феликс смутился, покраснел:
– Я танцам не обучен. Учитель в корпусе от холеры помер, а после никого не нашли: жалованье нечем платить было.
– Но другие выпускники танцевали.
– У них способности имеются. Я для вас билеты взял. Вы, женщины, это дело любите.
Ада смотрела на его горбоносый профиль, на кривой шрам на подбородке. Да, воин. От такого и детей не страшно родить.
Уайеры уехали к знакомым. Слуги получили отпуск – во всем доме никого, кроме Шао, да и тот спит в пристройке.
Ада потихоньку открыла заднюю дверь, ключ лежал под бочкой для дождевой воды. Повернулась к Феликсу:
– Сейчас покажу вам, где я служу. Только тихо – нам здесь нельзя находиться…
Было жутко и весело ходить по полутемному дому, шепотом объяснять, что где находится:
– Вот здесь кабинет мистера Уайера. Видите, у него ружья по стене развешаны? Он охотник, у него раньше была своя конюшня, а сейчас все, конечно, продали.
Скрип половиц, грохот пепельницы, упавшей с туалетного столика (Феликс задел ее планшеткой). Замирание сердца – разбудили Шао? Нет?
– Работает прибор? – спросил Феликс, нажимая на кнопку Лиззиного электромассажера.
– Ой, не трогайте! Хозяйка убьет меня, если заметит.
Феликс рассмеялся:
– Да ладно, станем мы бояться всяких!
Аде самой было смешно.
– Мы как домушники! Хотите, я вам сейф покажу? Там замок с музыкой. Лиззи говорит, что, когда у них были деньги, там иногда по две-три тысячи лежало. Хотела бы я посмотреть на такую уйму деньжищ!
Феликс повернул включатель настольной лампы.
– Нас сейчас обнаружат! – зашептала Ада и поперхнулась на полуслове.
Феликс вытряхнул из планшета толстые пачки долларов, и все крупными купюрами.
– Что это? Откуда? – пролепетала она.
Феликс сгреб деньги в кучу и аккуратно переложил назад в планшет:
– Не думайте, что ваши Уайеры – такие богачи.
Ада вконец растерялась и села на диван:
– Вы не боитесь таскать такую сумму? А вдруг грабители?
Феликс похлопал себя по боку, где под пиджаком был спрятан револьвер.
– Вот скинут большевиков, – сказал он, – вернусь в Россию, открою дело.
– Какое? – слабым голосом произнесла Ада.
– Ну, собак бойцовых можно разводить. Или еще что.
Феликс не понимал, каким сокровищем обладает. Он ходил в мятом плаще и кепке с истертыми краями. Он покупал Аде одеколон за пятьдесят центов не потому, что ему было жалко денег на «Coty», а потому, что он понятия не имел, что вообще можно дарить девушке.
Его семья была бедной, потом война, голод, нищета – никто не учил его ценить красоту и удобства. Деньги для Феликса значили не больше, чем военный трофей, который можно сунуть в планшет.
Интересно, как он их заработал? Неужели на взятках? Впрочем, какая разница?
– Уже поздно, – ласково сказала Ада. – Пойдемте домой.
По дороге она все обдумала. Ей надо убедить Феликса поехать в Америку. А там уж она сумеет воспользоваться его богатством. Ему самому много не надо – хороший обед, чистая постель да обычные мужские развлечения: пальба из пистолетов, мотоциклы и прочее. Только надо все это поскорее устроить – до того, как вернется Даниэль.
«А аэроплан я продам, – решила Ада. – За него, наверное, тоже кучу денег можно выручить».
Феликс довел ее до «Дома надежды», пожал на прощание руку: