А мне как раз эту историю один знакомый рассказал – по-моему, звучало убедительно. Ты не беспокойся, я тебя отблагодарю: поставлю на пожизненное бесплатное обслуживание в моем борделе.
Клим вздохнул:
– Где ты возьмешь оставшуюся сумму?
– У меня есть знакомые.
Домой опять ехали мимо Нининого дома.
«Как ты там, моя Золушка? Не тесны ли хрустальные башмаки? Не жмет ли принц по ночам? О чем ты мечтаешь теперь? Найти пещеру Али-Бабы? Провалиться в кроличью нору, долететь до центра Земли и все там как следует изучить?
Наверное, тебе странно, что когда-то ты приняла Кота в сапогах за сказочного короля».
В июне в кадетском корпусе был сделан очередной выпуск. Феликс с Башкировым отмаршировали на скромном параде, погуляли на балу.
Выпускники остались при корпусе – жилья нет, идти некуда. Деньги на прокорм мальчиков добывались через лотерею, в виде исключения разрешенную на территории Французской концессии. Ни одно европейское правительство не брало кадетов. Ходили слухи, что их раздадут по семьям и частным пансионам.
– Не бывать этому! – кричал Башкиров с верхних нар. Размахивал фуражкой и пел «Когда наш корпус основался».
Феликс мрачно смотрел на галдящих друзей. Выросли детины, все морды в щетине, а сами живут из милости.
– У служивших офицеров хотя бы великое Белое дело за плечами, а у нас ничего! – зло говорил Башкиров. – Живем, как отбросы истории…
– Не завидуй им, – глухо проговорил Феликс. – Они письма протеста рассылают, все ждут чего-то от мировой общественности. А она на них чихать хотела. Я тут одного подхорунжего встретил: бегает с тетрадкой по издательствам: «Это мои мемуары, это история…» Кому, к черту, он нужен? Смотреть противно…
Кадеты притихли.
– Но-но! – сказал Борька Марухин. – Язык прикуси! Должно у тебя быть хоть что-то святое?
Легли спать. Каждый думал: «Куда мне? С кем? Чем заниматься в жизни?»
Преподаватель алгебры отправил Башкирова с запиской на Рубикон-роуд к английскому инженеру. Англичанин попался душевный, расспросил о делах в корпусе, посочувствовал.
– Вот тебе книги по инженерному делу, – сказал, – разберешься в них – возьму тебя помощником.
Башкиров сунулся – ничего не понял, но через месяц снова пришел к англичанину: терять-то нечего.
– Разобрался!
Инженер задал ему вопрос, Башкиров понес околесицу – русский пополам с английским и латынью. Нагло смотрел в глаза и водил пальцем по картинке в учебнике: делал вид, что все знает, только объяснить толком не может.
Англичанин отвез его на завод и представил директору. «Вот юноша-вундеркинд. Специалист по паровым котлам». Директор и рад. Выдал чертежи, сводил в цех, а там топка размером с бальную залу в отеле «Астор Хаус». У Башкирова чуть слезы не потекли: работа денежная и платить будут исправно – а не получится ничего.
Когда вышли за проходную, Башкиров повинился, рассказал англичанину, что очень хочет работать, но ни дьявола в топках не смыслит.
Англичанин ухмыльнулся:
– Будь у меня к семи утра в субботу – я тебе помогу с чертежами. А в понедельник выходи на службу. Главное, помни, что ты начальник. У тебя заместитель – китаец, он на этих котлах собаку съел. Ходи за ним и молчи. Он подумает, что ты его проверяешь, и еще больше стараться будет. А принимать котел приеду я. Ты, главное, учись и щеки надувай – через год будешь спецом. Тут все белые так делают.
Получив место, Башкиров съехал на частную квартиру, но в корпусе появлялся ежедневно: угощал друзей и рассказывал о себе. Справил гардероб, завел подругу-блондинку. Кадеты, глядя на него, воспрянули духом: значит, может русский человек устроиться!
Однажды Башкиров притащил в портфеле длинную трубку, а в тряпочке – комок липкой грязи.
– Кто хочет разделить с вождем трубку мира? – спросил.
Это был опиум. Башкирова избили так, как не били коммунистов. За поруганную мечту. За трухлявую душу. Выкинули на улицу вместе со сломанной трубкой и всем барахлом. Феликс видел из окна, как к лежащему на тротуаре Башкирову подошел китаец и стал рыться в его портфеле.
Через месяц Борька Марухин сказал, что видел Башкирова в Нантао – полуголого, потерявшего человеческий облик. Больше кадеты о нем не вспоминали.
Феликс остался совсем один. Служба подворачивалась паршивая: пилил доски, рыл могилы на кладбище. Столоваться в корпусе он не смел – чтобы младших не объедать, раз в день ходил на авеню Дюбаи, где католические монашки давали морковный суп. Но сестры были хитрющими: звали к себе на службы – все мечтали переманить в свою веру.
Вечерами, когда спадала жара, кадеты-выпускники собирались во дворе, курили самокрутки и рассказывали друг другу про хлебные места. Сашка Симонов по протекции сестер попал во французскую полицию. Чуть не провалил медкомиссию – уж больно худой был, но ничего, обошлось. Явился в корпус – в новой форме, бритый, надушенный, как сукин сын. Сказал, что жалованье в полиции отличное и начальство ничего себе – отставной моряк Гренар, из бретонцев.
– Там наших – целая толпа. И все, кроме меня, с боевым опытом. Гренар говорит: «Нашьем вам на рукава красные звезды, чтобы было понятно, что вы русские». Наши молчат – ни гугу. А я встал: пропади оно пропадом, это жалованье! «Нельзя нам звезды! – говорю. – Это большевистское дело. А наши символы – двуглавый орел, меч и терновый венец». Думал, погонит меня Гренар за наглость, а ничего… Сказал, что уважает чувства солдата. Так без звезд и ходим.
Феликс слушал, хмурился.
– Мне пора, – сказал и пошел на склад на Тибет-роуд, куда его приняли ночным сторожем.
Тибет-роуд с восьми вечера до четырех утра заполнялась крашеными девками. Китайские старухи, их прислужницы, хватали мужчин за полы и тащили к себе. Сунешься за гнилую дверь – считай, пропал. Там их еще полдюжины прячется. Вцепятся, посулами и угрозами заставят пойти с девкой в сарай.
К Феликсу всегда приставали.
– Идем, красавец, здесь недалеко… Или ты немощный? Инструмент твой в порядке?
Он грубо отталкивал старух. Один раз его остановила русская женщина – неряшлива была, как чумичка. Сказала, что она из Благовещенска, что переправилась с мужем через реку Амур: сил не было жить под большевиками.
Феликс смотрел на нее, морщась от жалости:
– А где муж-то?
Она махнула рукой. Феликс дал ей папирос.
По складу шныряли крысы. Иные выбегали в светлый круг от лампы – ничего не боялись, заразы. Феликс топал на них ногой. Страсть не любил крыс – хуже твари не придумаешь.