Он заплакал.
— Я так тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю, малыш. — Она приблизилась и начала его целовать, по-настоящему, запустив язычок ему в рот и зажав лицо в руках, из горла вырывался тихий стон, а ее поцелуи становились все более глубокими, как и его любовь к ней.
— А теперь отдай мне девочку, — сказала она.
Он выполнил ее требование. Одной рукой она взяла девочку, а другой взвалила на плечо топор.
— Я быстро, — сказала она. — Подождешь?
— Конечно, — сказал он.
Он помахал девочке. Разумеется, она ничего не понимает. Все делается ради ее же блага. Он-то это знал. Иногда взрослым необходимо принимать за еще несоображающих детей трудные решения. Он продолжал махать ей рукой, но девочка ему не отвечала, увлекаемая матерью в сторону мавзолея, просто смотрела на Тедди глазами, в которых уже не было надежды на спасение, а только покорность судьбе и жертвенность, и губы ее были вымазаны джемом и ореховым маслом.
— Господи! — Тедди сел рывком. По щекам текли слезы. У него было такое чувство, будто он заставил себя проснуться, вырвал свой мозг из подсознания, чтобы только оборвать этот кошмар. А тот упрямо поджидал его, держа двери нараспашку. Надо лишь закрыть глаза и упасть головой на подушку, и он снова провалится в сон.
— Как вы себя чувствуете, пристав?
Он заморгал, всматриваясь в темноту.
— Кто это?
Коули включил ночничок, стоявший рядом со стулом в углу комнаты.
— Простите. Я не хотел вас напугать.
Тедди поудобнее сел на кровати.
— Давно я здесь?
На лице Коули появилась виноватая улыбка.
— Пилюли оказались сильнее, чем я думал. Вы проспали четыре часа.
— Черт. — Тедди протер глаза тыльной стороной ладоней.
— Вам снились кошмары, пристав. Тяжелые кошмары.
— Я нахожусь в психушке, на острове, где бушует ураган.
— Touché, [10] — сказал Коули. — После моего приезда сюда прошел месяц, прежде чем я нормально выспался. Кто такая Долорес?
— Что? — Тедди спустил ноги на пол.
— Вы все время повторяли это имя.
— У меня пересохло во рту.
Коули с пониманием кивнул, развернулся на стуле и, взяв со столика стакан воды, протянул его Тедди.
— Побочный эффект, надо полагать. Держите.
Он опорожнил стакан в несколько глотков.
— Как голова?
Тедди вспомнил, как он оказался в этой комнате, и попробовал оценить свое нынешнее состояние. Видит все отчетливо. Никаких кнопок в голове. Есть легкая тошнота, но это терпимо. Слегка побаливает правая сторона лица, как будто там синяк, впрочем давешний.
— Я в порядке, — сказал он. — Мощные пилюли.
— Фирма веников не вяжет. Так кто такая Долорес?
— Моя жена, — ответил он. — Она умерла. И, признаюсь, я до сих пор не могу с этим смириться. Что-то не так?
— Все так, пристав. Мои искренние сочувствия. Она умерла внезапно?
Тедди засмеялся, глядя ему в глаза.
— Что такое?
— Я не горю желанием подвергнуться психоанализу, док.
Коули скрестил вытянутые ноги и закурил.
— А я не пытаюсь промывать вам мозги, пристав. Хотите — верьте, хотите — нет. Но сегодня в палате Рейчел что-то случилось. И дело не только в ней. Как ее терапевт я бы пренебрег своими служебными обязанностями, если бы не спросил, какие демоны вас одолевают.
— А что, собственно, случилось в ее палате? — спросил Тедди. — Я ей подыграл.
Коули хмыкнул:
— «Познай себя». Пристав, увольте. Вы хотите сказать, что если бы мы на время оставили вас наедине, то по возвращении застали бы вас одетыми?
— Я офицер на страже закона, доктор. Вам может казаться все что угодно.
— Ладно. — Коули примиряющим жестом поднял вверх руку. — Как скажете.
— Так и скажу.
Откинувшись на спинку стула, Коули молча курил, поглядывая на Тедди, а где-то бушевал ураган, проверял на прочность стены, вламывался в стрехи под крышей, а Коули все курил, не сводя с него глаз, и в конце концов Тедди сказал:
— Она погибла во время пожара. Мне ее не хватает, как… Больше, чем кислорода, если бы я тонул. — Он смотрел на главврача в упор. — Вы довольны?
Коули подался вперед, протянул ему сигарету и поднес зажигалку.
— Когда-то во Франции я любил женщину, — сказал он. — Только не говорите моей жене, о'кей?
— О'кей.
— Я любил ее, как любят… не важно. — В его голосе прозвучала нотка удивления. — Такую любовь ведь ни с чем не сравнивают, правда?
Тедди помотал головой.
— Она — уникальный дар, сама по себе. — Коули провожал взглядом дымок от сигареты за пределы этой комнаты, куда-то за океан.
— Что вы делали во Франции?
Коули с улыбкой погрозил ему пальчиком.
— Вопрос снимается.
— Короче, как-то вечером она шла ко мне. Видимо, спешила. В тот вечер в Париже накрапывал дождь. Она поскользнулась. И все.
— Она что?
— Поскользнулась.
— И? — Тедди вопросительно глядел на него.
— И ничего. Она поскользнулась. Упала ничком. Ударилась головой. Умерла на месте. Можете себе представить? Сколько возможностей погибнуть на войне, да? А тут поскользнулась.
В его глазах была боль, даже после стольких лет, и отказ понимать, как он стал жертвой этой космической шутки.
— Бывает, что я по три часа кряду не вспоминаю о ней, — тихо продолжал Коули. — Бывает, что я целыми неделями не вспоминаю ее запах или взгляд, каким она меня одаривала, когда выяснялось, что мы сможем провести вместе ночь, или ее волосы, которыми она играла за чтением книги. Бывает… — Он загасил сигарету. — Я не знаю, куда отправилась ее душа. Может, есть такая дверца, которая открывается в момент смерти, и в эту дверцу ее душа улетела? Я завтра же помчусь в Париж, если мне скажут, что дверца еще раз откроется, и отправлюсь за ней следом.
— Как ее звали?
— Мари. — Вместе с этим словом из Коули словно ушла часть энергии.
Тедди затянулся и не спеша выпустил облачко дыма.
— Долорес во сне постоянно металась, — завел он свою песню, — и через раз заезжала пятерней мне в лицо, кроме шуток. Бац. Прямо по носу. Я убирал ее руку, порой довольно грубо. Ты сладко спишь, и вдруг на тебе, получай. Спасибо, дорогая. Но бывало, я ее руку не трогал. Целовал, нюхал, все такое. Вдыхал ее запахи. Я бы продал душу дьяволу, док, чтобы только эта рука снова лежала на моем лице.