В солнечных лучах взорвался блеском духовой оркестр, из высоко поднятых басов и труб брызнули ликующие звуки. Бухали барабаны, пронзительно свистели флейты. Золотоволосые девочки прыгали от восторга. Мальчуганы кричали: «Ура!» Толстые мужчины угощали знакомых и незнакомых десятицентовыми сигарами. Мэр города произнес речь. А затем всех членов экипажа одного за другим подхватили под руки — мать с одной стороны, отец или сестра с другой — и увлекли вдоль по улице в маленькие коттеджи и в большие особняки.
— Стой! — закричал капитан Блэк.
Одна за другое наглухо захлопнулись двери. Зной струился вверх к прозрачному весеннему небу, тишина нависла над городком. Трубы и барабаны исчезли за углом. Покинутая ракета одиноко сверкала и переливалась солнечными бликами.
— Дезертиры! — воскликнул командир. — Они самовольно оставили корабль! Клянусь, им это так не пройдет! У них был приказ!..
— Капитан, — сказал Люстиг, — не будьте излишне строги. Когда вас встречают родные и близкие…
— Это не оправдание!
— Но вы представьте себе их чувства, когда они увидели возле корабля знакомые лица!
— У них был приказ, черт возьми!
— А как бы вы поступили, капитан?
— Я бы выполнял прика… — Он так и замер с открытым ртом.
По тротуару в лучах марсианского солнца шел, приближаясь к ним, высокий, улыбающийся молодой человек лет двадцати шести с удивительно яркими голубыми глазами.
— Джон! — крикнул он и бросился к ним.
— Что? — Капитан Блэк попятился.
— Джон, старый плут!
Подбежав, мужчина стиснул руку капитана и хлопнул его по спине.
— Ты?.. — пролепетал Блэк.
— Конечно, я, кто же еще!
— Эдвард! — Капитан повернулся к Люстигу и Хинкстону, не выпуская руки незнакомца. — Это мой брат, Эдвард. Эд, познакомься с моими товарищами: Люстиг, Хинкстон! Мой брат!
Они тянули, теребили друг друга за руки, потом обнялись.
— Эд!
— Джон, бездельник!
— Ты великолепно выглядишь, Эд! Но постой, как же так? Ты ничуть не изменился за все эти годы. Ведь тебе… тебе же было двадцать шесть, когда ты умер, а мне девятнадцать. Бог ты мой, столько лет, столько лет — и вдруг ты здесь. Да что ж это такое?
— Мама ждет, — сказал Эдвард Блэк, улыбаясь.
— Мама?
— И отец тоже.
— Отец? — Капитан пошатнулся, точно от сильного удара, и сделал шаг-другой негнущимися, непослушными ногами. — Мать и отец живы? Где они?
— В нашем старом доме, на Дубовой улице.
— В старом доме… — Глаза капитана светились восторгом и изумлением. — Вы слышали, Люстиг, Хинкстон?
Но Хинкстона уже не было рядом с ними. Он приметил в дальнем конце улицы свой собственный дом и поспешил туда. Люстиг рассмеялся.
— Теперь вы поняли, капитан, что было с нашими людьми? Их никак нельзя винить.
— Да… Да… — Капитан зажмурился. — Сейчас я открою глаза, и тебя не будет. — Он моргнул. — Ты здесь! Господи. Эд, ты великолепно выглядишь!
— Идем, ленч ждет. Я предупредил маму.
— Капитан, — сказал Люстиг, — если я понадоблюсь, я — у своих стариков.
— Что? А, ну конечно, Люстиг. Пока.
Эдвард потянул брата за руку, увлекая его за собой.
— Вот и наш дом. Вспоминаешь?
— Еще бы! Спорим, я первый добегу до крыльца!
Они побежали взапуски. Шумели деревья над головой капитана Блэка, гудела земля под его ногами. В этом поразительном сне наяву он видел, как его обгоняет Эдвард Блэк, видел, как стремительно приближается его родной дом и широко распахивается дверь.
— Я — первый! — крикнул Эдвард.
— Еще бы, — еле выдохнул капитан, — я старик, а ты вон какой молодец. Да ты ведь меня всегда обгонял! Думаешь, я забыл?
В дверях была мама — полная, розовая, сияющая.
За ней, с заметной проседью в волосах, стоял папа, держа в руке свою трубку.
— Мама, отец!
Он ринулся к ним вверх по ступенькам, точно ребенок.
День был чудесный и долгий. После ленча они перешли в гостиную, и он рассказал им все про свою ракету, а они кивали и улыбались ему, и мама была совсем такая, как прежде, и отец откусывал кончик сигары и задумчиво прикуривал ее — совсем как в былые времена. Вечером был обед, умопомрачительная индейка, и время летело незаметно. И когда хрупкие косточки были начисто обсосаны и грудой лежали на тарелках, капитан откинулся на спинку стула и шумно выдохнул воздух в знак своего глубочайшего удовлетворения. Вечер упокоил листву деревьев и окрасил небо, и лампы в милом старом доме засветились ореолами розового света. Из других домов вдоль всей улицы доносилась музыка, звуки пианино, хлопанье дверей.
Мама поставила пластинку на виктролу и закружилась в танце с капитаном Джоном Блэком. От нее пахло теми же духами, он их запомнил еще с того лета, когда она и папа погибли при крушении поезда. Но сейчас они легко скользили в танце, и его руки обнимали реальную, живую маму…
— Не каждый день человеку предоставляется вторая попытка, — сказала мама.
— Завтра утром проснусь, — сказал капитан, — и окажется, что я в своей ракете, в космосе, и ничего этого нет.
— К чему такие мысли! — воскликнула она ласково. — Не допытывайся. Бог милостив к нам. Будем же счастливы.
— Прости, мама.
Пластинка кончилась и вертелась, шипя.
— Ты устал, сынок. — Отец указал мундштуком трубки: — Твоя спальня ждет тебя, и старая кровать с латунными шарами — все как было.
— Но мне надо собрать моих людей.
— Зачем?
— Зачем? Гм… не знаю. Пожалуй, и впрямь незачем. Конечно, незачем. Они ужинают либо уже спят. Пусть выспятся, отдых им не повредит.
— Доброй ночи, сынок. — Мама поцеловала его в щеку. — Как славно, что ты дома опять.
— Да, дома хорошо…
Покинув мир сигарного дыма, духов, книг, мягкого света, он поднялся по лестнице и все говорил, говорил с Эдвардом. Эдвард толкнул дверь, и Джон Блэк увидел свою желтую латунную кровать, знакомые вымпелы колледжа и сильно потертую енотовую шубу, которую погладил с затаенной нежностью.