И я решил привлечь к этому делу Гарольда. Гарольд — это шестифутовый плюшевый медведь-панда, которого я несколько лет назад выиграл на ярмарке в Маршфилде. Я пытался отдать его Энджи, говоря, что и выиграл-то его для нее. Однако она окинула меня таким взглядом, словно я закурил, держа ее в объятиях. Убийственный взгляд. Почему она не захотела, чтобы ее квартиру украшал шестифутовый медведь-панда в ярко-желтых резиновых штанишках — за пределами моего разумения, но поскольку я не смог найти достаточно вместительного мусорного бака, то пришлось приютить его у себя.
И вот теперь я вытащил Гарольда из спальни на темную кухню, посадил его на стул у окна и, выходя из кухни, щелкнул выключателем. Тот, кто, возможно, наблюдал за окном моей квартиры, запросто принял бы Гарольда за меня, разве что уши у него побольше.
Я прокрался по черному ходу, взял из тайника под дверью свою «итаку» и стал спускаться. Для человека, плохо владеющего огнестрельным оружием, лучше «магнума», может быть только «итака» 12-го калибра с пистолетной рукоятью. Если уж из нее вы не попадете в цель, то, значит, и вправду слепец.
Я вышел во двор своего дома, соображая — а что, если их двое? Один караулит спереди, другой — сзади. Это было маловероятно, но даже самое бредовое предположение требует проверки.
Я отодвинул несколько прутьев в изгороди и выбрался на проспект, спрятав дробовик под своим синим длинным плащом. Церковь я обошел с южной стороны и двинулся по дорожке, идущей за церковью и школой, на север. Мне повстречались несколько знакомых, и я коротко кивал им на ходу, крепко придерживая полу плаща, чтобы они не мучились вопросом: «Куда это он на ночь глядя поперся с ружьем?»
Бесшумно ступая в высоких кроссовках «Авиа», я проскользнул на зады школьного двора и, прижимаясь к стене, вскоре достиг первого угла. Я был у основания Е, а он — в десяти футах от меня, во тьме, окутывавшей противоположный угол. «Как же туда добраться?» — соображал я. Поначалу решил просто и быстро пойти на него, но отклонил этот вариант, поскольку был реальный шанс не дойти. Подползти, как это делают в кино? От этого тоже пришлось отказаться, ибо я не был уверен, что там вообще кто-то есть, а если я наползу на кошку или на парочку подростков, прилипших друг к другу в поцелуе, то от срама месяц не смогу показаться на улице.
Все решили без меня и за меня.
Это была не кошка и не влюбленная парочка, а мужчина, причем с автоматом «узи» в руках. Он выступил из-за угла прямо передо мной, держа свое жуткое оружие на уровне моей груди, и я на миг разучился дышать.
Он стоял в темноте, и на голове у него была темно-синяя бейсбольная шапочка вроде тех, какие носят на флоте, с золотыми листьями по козырьку и с золотыми буквами на тулье. Что там было написано, я не разобрал, — вероятно, с перепугу мне было трудно сосредоточиться.
Кроме того, он был в темных очках — таких сплошных, вроде обруча. Это не самое лучшее, что можно придумать, если собираешься застрелить кого-нибудь в темноте, но с такого расстояния и с таким автоматом даже Рей Чарльз отправил бы меня в могилу.
Он был чернокожий и весь в черном — вот и все, что я могу сказать о нем.
Я начал было говорить, что после захода солнца в нашем квартале людей с более темным цветом кожи могут подстерегать разные неприятности, но в этот миг что-то твердое ударило меня в зубы и почти одновременно — в висок. Помню, перед тем, как потерять сознание, я успел подумать: «Оплошал медвежонок Гарольд. Не сумел обдурить, как обычно».
Покуда я спал мертвым сном, меня снова навестил Герой. Он был в полной пожарной амуниции и под мышками держал детей. Лицо было покрыто копотью, плечи дымились. Дети плакали, а Герой смеялся. Он глядел на меня и смеялся, смеялся, смеялся. Потом смех сменился воем, а изо рта повалил бурый дым. Тут я очнулся.
Я лежал на коврике — только это я и осознал. Рядом со мной преклонил колени некто в белых одеждах. Одно из двух — либо я уже находился в Царствии Небесном, либо это был парамедик. Под рукой у него был чемоданчик, а на груди висел стетоскоп. Значит, все же парамедик. Или ангел небесный.
— Тошнит? — осведомился он.
Я потряс головой и не замедлил с утвердительным ответом: меня вывернуло прямо на этот коврик.
Тут кто-то пронзительно и тонко заверещал, причем я сначала не мог разобрать ни единого слова. Потом понял, что верещат по-гэльски. Еще через миг верещавшая сообразила, в какой стране она находится, и перешла на ломаный английский. Проку от этого было немного, но, по крайней мере, стало ясно, где я.
Это дом приходского священника, пастора Драммонда. А верещит его экономка Делия. Но вот парамедик сказал: «Отец…», и пастор выволок ее из комнаты. «Ну, все?» — осведомился парамедик так, словно я его задерживал. Ангел кротости, что тут скажешь. Я кивнул и перекатился на спину, потом сел. «Сел» — это, пожалуй, громко сказано: сцепив руки вокруг коленей, с болтающейся головой, я кое-как приподнялся. Стены комнаты сейчас же повели вокруг меня психоделический хоровод. Во рту был непередаваемый вкус крови и меди.
— Ох, — сказал я.
— У вас легкое сотрясение мозга, выбито несколько зубов, рассечена нижняя губа и прелестная гематома левого глаза, — сообщил парамедик.
Замечательно. Нам с Энджи будет теперь о чем поговорить утром, обменяться впечатлениями. Сладкая парочка.
— Да?
— Да. Я бы предложил вам прокатиться со мной в больницу, — сказал он, укладывая в чемоданчик свой стетоскоп. — Но вы же из Дорчестера, а значит, будете изображать истинного мачо и все равно не поедете.
— М-м-м… Как я тут оказался?
— Это я вас нашел, — прозвучал у меня за спиной голос пастора. Потом Драммонд оказался передо мной с дробовиком и «магнумом» в руках. Он аккуратно положил их на диван, стоявший слева.
— Извините, я вам тут напачкал, — пробормотал я.
— Этому коврику сильно доставалось от отца Габриэля, когда он перебирал, что бывало довольно часто. Если память мне не изменяет, мы потому и выбрали именно этот оттенок и узор. Сейчас Делия приготовит вам постель.
— Спасибо вам, — ответил я. — Но если у меня хватит сил доползти до спальни, то и до собственной квартиры я доберусь, благо это через дорогу.
— Грабитель, может быть, еще не ушел.
Парамедик взял свой чемоданчик, помахал на прощание и вышел в боковую дверь. Я протянул руку, и пастор, ухватив ее, помог мне встать.
— Это был не грабитель.
— Ревнивый муж? — вскинул брови пастор.
— Отец мой, — сказал я. — Вы совершенно превратно толкуете мой образ жизни. Уймите свое нечистое воображение. То, что со мной стряслось, связано с делом, которое я расследую. Скорей всего, — добавил я, ибо и сам не был в этом убежден. — Меня предупредили.
Он сопроводил меня в недальнем путешествии до кушетки. Комната ходила ходуном, как корма «Титаника».