— Пожалуйста, молодой человек, — произнес Пит, подавая газету.
— А… а я думал, что по субботам работает Кейти, — выдавил из себя Брендан, подавая Питу десятидолларовую купюру.
Пит, вздернув брови, нажал на кнопку кассового аппарата, который, резко выдвинувшись вперед, уперся ему в живот.
— Ты что, никак положил глаз на дочку моего хозяина, а, Брендан?
— Нет, нет, нет, — торопливо ответил Брендан, стараясь не глядеть на Джимми. Он ненатурально засмеялся, но сразу же умолк. — Понимаете, я просто поинтересовался, потому что обычно видел ее здесь.
— Сегодня ее младшая сестричка идет к Первому причастию, — сказал Джимми.
— О, Надин? — Брендан посмотрел на Джимми широко раскрытыми глазами, и лицо его расплылось в широченной улыбке.
— Надин, — подтвердил Джимми, удивляясь про себя тому, как быстро среагировал Брендан на имя его второй дочери. — Да.
— Так передайте ей поздравления от меня и Рея.
— Спасибо, Брендан, передам.
Брендан опустил глаза и уставился неподвижным взглядом на руки Пита, укладывавшего в пластиковый мешок его покупки, коробку чая и упаковку конфет, кивая при этом головой.
— Ну, до встречи, ребята. Пока, Рей.
Рей не смотрел на брата, пока тот говорил, и почему-то отошел в сторону, а Джимми снова пришло на память, что люди забывают о том, кто такой Рей: он не был глухим, он был немым; некоторые из соседей Джимми, да и не только они, были в этом уверены, поскольку и раньше сталкивались с такими, как он.
— Послушай, Джимми, сказал Пит, когда братья ушли. — Я хочу спросить тебя кое о чем.
— Валяй.
— За что ты так ненавидишь этого парня?
Джимми пожал плечами.
— Не знаю, можно ли назвать это ненавистью. Это попросту… Ну скажи, ты сам разве не считаешь, что в этом маленьком немом засранце есть что-то пугающее?
— А ты о нем? — спросил Пит. — Согласен. Этот говнюк немного странный, он всегда смотрит так, как будто примеряется, в какую бы часть твоего лица ему вцепиться. Но ты знаешь, я-то имел в виду не его, я спрашивал тебя про Брендана. Мне кажется, он вполне нормальный парень. Стеснительный, но порядочный и скромный, разве не так? Ты заметил, как ловко он объясняется знаками с братом, хотя вполне мог бы этого и не делать? Он наверняка делает это для того, чтобы младший не чувствовал себя одиноким. Это очень похвально. Но, Джимми, поверь мне, ты смотришь на него так, как будто собираешься отрезать ему нос, а потом заставить его съесть этот нос.
— Да ну тебя.
— Серьезно.
— Серьезно?
— Вполне серьезно.
Джимми посмотрел через запыленное окно, большую часть которого заслонял лотерейный автомат, на Бакингем-авеню, мокрую и серую под утренним небом. Он еще ощущал, как смущенная дьявольская усмешка Брендана жжет его кровь и будоражит сознание.
— Джимми? Да я просто тебя разыгрывал. Я ничего не хотел этим сказать, а только…
— О! Вот и Сэл пришел, — сказал Джимми, глядя в окно. Он отвернулся от Пита и наблюдал, как старик Сэл, шаркая ногами, подходит к двери магазина. — …напомнить, какое сейчас паскудное время, — докончил Джимми начатую Питом фразу.
Воскресенье для Шона Девайна — его первого рабочего дня после недельного отсутствия на службе ввиду временного отстранения от работы — началось, как только он, разбуженный будильником, очнулся ото сна и тут же почувствовал себя в реальной жизни, подобно новорожденному, которого только что извлекли из чрева матери, куда ему уже больше никогда не будет дано вернуться. Он не смог вспомнить большинства подробностей только что виденного сна — лишь несколько мелких, не связанных между собой деталей — и у него было такое чувство, что даже сейчас, в первые минуты после пробуждения, он не смог бы связно пересказать, что именно ему снилось. И все-таки этот невнятный сон словно бритва проник в сознание и отзывался сейчас тяжестью в затылке, отчего в течение всего утра он чувствовал какое-то непонятное волнение.
Его Лорен, тоже была участницей этого сновидения. Она давно покинула Шона, но он все еще чувствовал запах ее тела. Во сне он видел ее с копной густых волос цвета влажного песка, темнее и длиннее, чем на самом деле; одетой во влажный белый купальник. Она была очень загорелой, слегка припорошенной песчаной пылью, с веснушками на лодыжках и на бедрах. От нее пахло морем и солнцем; она сидела на коленях у Шона и, целуя его в нос, щекотала его по кадыку своими длинными пальцами. Они сидели на террасе пляжного домика; Шон слышал шум прибоя, но не видел океана. Там, где должен был быть океан, он видел погасший экран телевизора размером с футбольное поле. Когда Шон посмотрел в середину этого темного пространства, то увидел лишь собственное отражение, Лорен в его руках не было, а он сидел в такой позе, как будто бы держал в руках воздух.
Но в его руках было тело, теплое живое тело.
Потом он вспомнил, как он стоял на крыше домика, а вместо Лорен в его руках был гладкий металлический флюгер. Он сжимал его в руках, стоя на краю зияющей в крыше домика огромной дыры, в которой он мог разглядеть вытащенную на берег и перевернутую вверх килем парусную лодку. Потом он, голый, вдруг оказался в постели с женщиной, которую никогда прежде не видел, и, чувствуя волнующую близость этой женщины, испытывал тревогу оттого, что какая-то особая логика сновидения подсказывала ему, что Лорен находится в соседней комнате и наблюдает за ним через видеокамеру. Вдруг чайка, разбив окно, влетела в комнату; осколки стекла, словно кубики льда, засыпали постель, и Шон, почему-то теперь уже абсолютно одетый, стоял над усыпанной стеклом постелью.
Чайка, широко раскрыв клюв, дышала с трудом. Чайка сказала:
— У меня болит шея, — и Шон проснулся, прежде чем она успела докончить фразу словами: — Это потому, что она сломана.
Он проснулся с ощущением того, как сон, выливаясь широким потоком из черепной коробки через затылок, покидает его сознание. Волокна и сгустки сна цеплялись за нижние поверхности его век и верхнюю поверхность языка. Когда запищал будильник, он не открыл глаза, надеясь, что этот звук долетел к нему из какого-то нового сна, что он еще спит и что будильник звучит только в его сознании.
Он все-таки открыл глаза. Ощущение упругого тела незнакомой женщины и запах моря, исходивший от Лорен, все еще мерцали в его сознании, и тут до него дошло, что это был не сон, это был не фильм, это была не печальная, грустная песня.
Это были все те же простыни, та же спальня и та же кровать. Это была та же самая пустая банка из-под пива на подоконнике, и солнце, святящее в глаза, и писк будильника на прикроватном столике. Это была струйка, текущая из неплотно закрытого смесителя, который он постоянно забывает закрутить до конца. Это была его жизнь и все, что он видел, было в ней.