— Джимми, — в голосе Аннабет было столько печали, что Джимми невольно закрыл глаза. — Джимми, прошу тебя, Джимми.
— В чем дело, дорогая? — повернулся к ней Джимми. — Ну что?
— О-о-о, Джимми. Нет… нет.
Все тонуло в шуме — выли сирены, скрежетали шины, кричали люди, раскаты эха, беспрерывно накладываясь на это безумие звуков, еще больше усиливали его. В этом шуме была сейчас и Кейти, мертвая Кейти; шум был у всех в ушах, среди этого шума стоял Джимми, обхватив руками безвольное, обмякшее тело Аннабет.
Дагей вновь быстро пробежал мимо них и передвинул опоры, поддерживающие ограничительную ленту, под самую арку, и пока Джимми наблюдал за ним, полицейский автомобиль шумно затормозил где-то рядом, белый фургон объехал его и, выбравшись на Роузклер-стрит, резко повернул налево. Джимми успел заметить надпись на борту фургона «КОРОНЕР ОКРУГА САФФОЛК», и сразу все суставы его тела — лодыжки, плечи, колени и бедра — окостенели, а затем вдруг обмякли.
— Джимми.
Джимми опустил глаза вниз на Шона Девайна. Шон, сидя рядом с водителем, смотрел на него через окно, открытое в дверце машины.
— Джимми, подойди. Пожалуйста. Садись.
Шон вышел из машины и распахнул заднюю дверь. В тот же момент сверху послышался рокот вертолета, на этот раз более гулкий. Вертолет, вернувшись, пролетел над ними настолько низко, что Джимми почувствовал, как его волосы разметало потоком воздуха.
— Миссис Маркус, — учтиво произнес Шон. — Джимми, прошу, садитесь в машину.
— Она мертва? — спросила Аннабет, и ее слова, словно кислота, разлились у Джимми внутри.
— Пожалуйста, миссис Маркус. Прошу вас, садитесь в машину.
Два ряда патрульных автомобилей с включенными сиренами следовали за их машиной в качестве эскорта.
Аннабет, всхлипывая, спросила:
— Моя дочь?..
Джимми не дал ей договорить, сжав руку жены изо всех сил, потому что не мог еще раз услышать этого слова. Он втолкнул ее в салон машины, и сразу не стало шума; они прижались друг к другу на заднем сиденье, Шон захлопнул дверцу, заняв свое место впереди; коп, сидевший за рулем, нажал на педаль газа и одновременно включил сирену. Машина выскочила на дорогу, ведущую к парку, и, присоединившись к эскорту, понеслась в общем строю по Роузклер-стрит. Армада машин с рычащими моторами, с непрестанно воющими сиренами, неслась против встречного ветра вперед по автостраде, со свистом рассекая воздух.
Она лежала на металлическом столе.
Глаза ее были закрыты, на одной ноге не было туфли.
Ее кожа была черно-розовой, такой цвет Джимми видел впервые.
Он ощущал запах ее парфюма, вернее слабый намек на него, пробивающийся сквозь стойкий запах формалина, насквозь пропитавший все в этом холодном, страшном помещении.
Шон положил руку на спину Джимми, и Джимми заговорил, едва чувствуя язык и губы и будучи уверенным, что в этот момент он тоже мертвый, как и это лежащее перед ним тело.
— Да, это она, — сказал он.
— Это Кейти, — сказал он.
— Это моя дочь.
— Там наверху кафетерий, — сказал Шон. — Может, пойдем выпьем кофе?
Джимми все еще неподвижно стоял рядом с телом дочери. Его снова накрыли простыней, но Джимми приподнял верхний угол простыни и смотрел на лицо застывшим взглядом, смотрел как будто на дно колодца, в который хотел броситься вслед за ней.
— А что, кафетерий в том же самом здании, что и морг?
— Да, это большое здание.
— Странно, — сказал Джимми; голос его звучал глухо и тускло. — Как ты думаешь, когда патологоанатомы входят сюда, остальные люди рассаживаются в том конце помещения?
— Не знаю, Джим, — ответил Шон и подумал, что у Джимми, наверное, первая стадия шока.
— Мистер Маркус, — вступил в разговор Уити, — мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Я понимаю, как вам сейчас тяжело, но…
Джимми натянул край простыни на лицо дочери, губы его шевелились, но с них не слетало ни единого звука. Он посмотрел на Уити удивленным взглядом, словно не понимая, как в этом помещении оказался сержант с блокнотом в руке и ручкой наготове. Он повернул голову и посмотрел на Шона.
— Ты задумывался когда-нибудь над тем, — спросил Джимми, — как самое маловажное решение способно в корне изменить всю твою жизнь?
— Как это? — спросил Шон, уставив на Джимми сосредоточенный взгляд.
Лицо Джимми было бледным и каким-то отсутствующим; в глазах застыла озабоченность — он как будто вспоминал, где оставил ключи от машины.
— Я слышал, что мамаша Гитлера, беременная им, была совсем уже готова на аборт, но в последнюю минуту передумала. Я слышал, что он уехал из Вены, потому что там никто не покупал его рисунки. Шон, а если бы его картины покупали? Или если бы его мамаша все-таки решилась на аборт? Мир пошел бы по другой дороге и стал бы другим. Понимаешь? Или, представь себе, как-то утром ты опоздал на автобус, а поэтому снова пошел в кафе, чтобы выпить еще чашечку кофе, а заодно купил билет мгновенной лотереи. Билет выиграл. И тебе больше не нужен автобус. Ты ездишь на работу на «Линкольне». Но ты попадаешь в автокатастрофу и погибаешь. И все это из-за того, что ты однажды утром опоздал на автобус.
Шон посмотрел на Уити. Уити пожал плечами.
— Не надо, — сказал Джимми. — Не надо. Не смотрите на меня, как на сумасшедшего. Я в порядке. И даже не в состоянии шока.
— Это хорошо, Джим.
— Я просто хочу сказать, что мы живем как бы среди нитей, согласны? Нитей, привязанных к нашим жизням. Стоит потянуть за одну, как все остальные тут же приводятся в движение. Положим, если бы в Далласе шел дождь, то президент Кеннеди не поехал бы в открытой машине. А если бы Сталина не поперли из семинарии? Скажи, Шон, скажи, что было бы, сядь мы с тобой в ту машину, на которой увезли Дэйва Бойла?
— Что? — встрепенулся Уити. — Какую машину?
Шон остановил его движением руки и, обратясь к Джимми, спросил:
— Я что-то не понимаю, о чем речь?
— Не понимаешь? Если бы мы тоже сели в ту машину, наша жизнь сложилась бы иначе. А моя первая жена, Марита, мать Кейти? Она была красавицей. Она была королевой. Как римские женщины благородных кровей, понимаешь? Она была великолепной. И она знала это. И любой парень знал, что ничего ему тут не обломится, а если он и осмелится подойти к ней, то станет всеобщим посмешищем. А я осмелился. В шестнадцать лет я был королем уличной шантрапы. Я ничего не боялся. И я подошел к ней и я пригласил ее. А год спустя — Боже мой, ведь мне было всего семнадцать: сам еще сопливый недоносок — мы поженились, а она была уже беременна Кейти.
Джимми ходил кругами вокруг стола, на котором лежала дочь, медленно, но твердо шагая по кафельному полу.