Появился отец Джимми и сейчас молча с полубезумным растерянным лицом стоял в углу кухни; глаза его были влажными, а тело все время беспорядочно двигалось, как будто стена, к которой он прислонился, вибрировала и колебалась. Он ни словом не перемолвился с отцом Шона и никто из присутствующих не спросил его ни о чем. Из-за его способности мгновенно перемещаться в пространстве он казался Шону еще более низкорослым, чем был на самом деле. Шон даже представил себе, что если отвести взгляд, а потом снова посмотреть на этого человека, то никого не увидишь, как будто он просто сольется с обоями.
Повторив в течение четырех или пяти минут все самое важное из выясненного ранее, все — копы, художник, рисовавший эскизы, Джимми с отцом — вышли из кухни. Мать Шона прошла в ванную комнату и закрыла за собой дверь; через некоторое время оттуда донесся ее приглушенный плач.
Шон присел на крыльцо, и отец начал втолковывать ему, что он не совершил ничего плохого, и хорошо, что у него и у Джимми хватило ума не залезать в машину. Отец похлопал его по коленке и сказал, что все наверняка обойдется. Вечером Дэйв уже будет дома.
— Вот увидишь, — убежденно добавил он.
Но вот отец умолк. Потягивая пиво, он сидел рядом с Шоном, но Шон не чувствовал его присутствия. Ему казалось, что отец уже ушел и сейчас он либо в их с матерью спальне, либо в мастерской мастерит свои птичьи домики-клетки.
Шон пристальным взглядом смотрел вдоль улицы на ряды машин, на пятна солнечного света на них. Он убеждал себя, что это — все это — часть некоего осмысленного плана. Просто он пока не может понять его до конца. Но когда-нибудь сможет. Адреналин, который бушевал в нем с того момента, как Дэйва увезла эта проклятая машина, а потом они с Джимми, сцепившись, покатились по земле, тот адреналин вышел через поры его тела, вышел, потому что был ни к чему.
Он смотрел на то место, где стоял «Бел Эр» и где он, Джимми и Дэйв Бойл затеяли драку; он смотрел туда и ждал, когда на этом месте появится пустое пространство, чтобы адреналин, вышедший из тела, появился в нем снова. Он ждал, что план изменится и станет понятным. Он ждал, наблюдая за улицей и впитывая в себя ее шум, ждал и снова ждал, ждал, пока его отец не поднялся с крыльца и не вернулся в кухню.
Джимми возвращался домой в «Квартиры», шагая позади отца. Отец шел, слегка раскачиваясь и дымя сигаретой, он их докуривал до самого фильтра. Джимми слышал, как между тяжкими вздохами он разговаривает сам с собой. Дома отец, наверное, задаст ему трепку, скорее всего так оно и будет. После того, как он потерял работу, он строго-настрого приказал Джимми больше не ходить к Девайнам, и Джимми думал, что за нарушение этого запрета ему достанется. Правда, возможно, не сегодня. Сегодня отец был в подпитии и его наверняка клонило ко сну, а это обычно кончалось тем, что, возвращаясь домой, он усаживался на кухне и пил до тех пор, пока не засыпал, прямо сидя за столом, положив голову на руки.
На всякий случай Джимми держался на несколько шагов позади отца и, подбрасывая в воздух мяч, ловил его бейсбольной перчаткой, которую стянул из дома Шона в тот момент, когда копы, уходя, прощались с хозяевами, но ни Джимми, ни его отцу, когда они вслед за копами пошли через прихожую к входной двери, никто не сказал ни слова. Дверь в спальню Шона была открыта, и Джимми увидел там перчатку, лежащую на полу. Джимми метнулся внутрь комнаты, схватил перчатку, а в следующее мгновение они с отцом уже переступали порог входной двери. Он не мог понять, чего ради он украл эту перчатку. Во всяком случае не ради того, что отец, заметив это, исподволь подмигнул ему, и в его взгляде было удивление и гордость за сына… Да плевать на него. Плевать на эту перчатку.
Следовало рассчитаться с Шоном за то, что он ударил Дэйва и за то, что он струсил покататься на угнанной машине, да и за многое другое, накопившееся за год, в течение которого они дружили. Такое чувство просыпалось в Джимми всякий раз, когда Шон давал ему что-нибудь — бейсбольные карточки, половину шоколадной плитки, да что угодно — все выглядело в виде подачки.
Когда Джимми стянул перчатку и ушел с ней, настроение у него улучшилось. Он чувствовал себя героем. А немного позже, когда они с отцом пересекли Бакингем-авеню, он почувствовал обычный стыд и смущение, которые всегда накатывались на него после совершения какой-нибудь кражи, а также и злость на что-то или на кого-то, толкающих его на это. Немного погодя, когда они спустились к Излучине и перешли в район «Квартир», он оглядел обшарпанные унылые трехэтажные дома, а затем перевел взгляд на перчатку и почувствовал, что от прежней гордости не осталось и следа.
Джимми держал перчатку и чувствовал, что она словно жжет ему руку. Шон, должно быть, будет искать ее. Джимми держал в руках перчатку и был доволен, что она у него.
Джимми смотрел на отца, шедшего впереди. Отец с трудом ковылял, казалось, он в любой момент может осесть наземь, а то и свалиться в лужу; и Джимми ненавидел Шона.
Он ненавидел Шона и сомневался, что они когда-нибудь снова смогут стать друзьями, и он знал, что сохранит при себе эту перчатку до конца жизни, будет следить за ней и никогда не покажет ее никому, а сам никогда не воспользуется этой проклятой штукой. Уж лучше он умрет, чем вынесет ее на игру.
Джимми смотрел на район «Квартир», расстилающийся перед ним; сейчас они с отцом, пройдя под виадуком, выйдут к тому месту, где Излучина имеет самую малую глубину, где товарные поезда, двигаясь в сторону Тюремного канала, грохочут мимо старого наводненного крысами кинотеатра под открытым небом. В самой-самой потаенной глубине души он знал, что больше никогда не увидит Дэйва Бойла. Там, где жил Джимми, на Рестер-стрит, воровство считалось обычным делом. У Джимми украли самокат, когда ему было четыре года, когда ему было восемь — украли велосипед. У отца угнали машину. А мама была вынуждена сушить белье дома, после того как несколько раз она принесла с заднего двора одни веревки. Когда вы какую-то вещь положили не туда, а потом ее ищете и когда этой вещи приделали ноги, а вы ее ищете — это две большие разницы. В глубине души вы чувствуете, что больше никогда эту вещь не увидите. Именно это он чувствовал сейчас, думая о Дэйве. Может быть, Шон именно сейчас чувствует нечто подобное, ища свою бейсбольную перчатку, стоя над пустым местом на полу, где она недавно лежала.
Как это плохо, как это ужасно. Ведь Джимми любил Дэйва, хотя по большей части никогда не мог объяснить, за что. В этом мальчишке было что-то особенное, может, то, что он всегда оказывался рядом, даже если в половине случаев его присутствие вообще никем и не замечалось.
Все вышло не так, как предполагал Джимми.
Дэйв Бойл объявился дома через четыре дня после исчезновения. Он прибыл, сидя на переднем сиденье полицейского автомобиля. Два полисмена, которые доставили Дэйва домой, позволили ему несколько раз включить сирену и потрогать ручку пистолета, закрепленного под приборной доской. Они подарили ему почетный значок, а когда привезли его в квартиру матери на Рестер-стрит, целая куча газетных и телевизионных репортеров уже поджидала их у дома в полной готовности. Один из полисменов, офицер Юджин Кабеки, подняв Дэйва на руках, вытащил его из машины и, несколько раз покачав его в воздухе туда-сюда, поставил перед дрожащей матерью, которая плакала и смеялась одновременно.