Глаза Буббы округлились.
— Вы что, ребята, так и будете молотить друг друга? Прекратите!
Наступила одна из тех неловких пауз, которые возникают, когда кто-то пытается намекнуть, что между мной и моим напарником существует нечто большее, чем просто дружба. Бубба улыбался, чувствуя себя хозяином положения. И тут, наконец, зазвонил телефон.
— Да. — Бубба кивнул нам. — Мистер Константине, как поживаете? — Глаза Буббы округлялись по мере того, как мистер Константине отвечал на его вопрос. — Рад слышать, — сказал Бубба. — Послушайте, мистер Константине, двум моим друзьям необходимо поговорить с вами. Полчасика.
Я сказал губами: «Это он?», но Бубба приложил палец к губам.
— Да, сэр, это хорошие люди. Специалисты по гражданскому праву, но они наткнулись на нечто, что может заинтересовать и вас. Это касается Джека и Кевина. — Толстый Фредди начал говорить вновь, в результате чего Бубба сделал универсальный выразительный жест кулаком. — Да, сэр, — сказал он в конце концов, — Патрик Кензи и Анджела Дженнаро. — Он слушал, затем заморгал и взглянул на Анджелу. Закрыв рукой микрофон, спросил: — Ты в родстве с семьей Патризо?
Она зажгла сигарету.
— Боюсь, что так.
— Да, сэр, — сказал Бубба в трубку. — Это та самая Анджела Дженнаро. — Он взглянул на нее, подняв левую бровь. — Сегодня в десять вечера. Спасибо, мистер Константине. — Он помолчал, глядя на деревянный ящик, на котором покоились ноги Энджи. — Что? Да. Лу знает, где. Шесть ящиков. Сегодня ночью. Будьте уверены. Как по свистку, мистер Константине. Да, сэр. Счастливо. — Опустив трубку, Бубба громко вздохнул и ребром кисти руки всадил антенну обратно в телефон. — Вонючий итальяшка, — сказал он. — Каждый раз: «Да, сэр. Нет, сэр. Как ваша жена?» Даже волынщикам-ирландцам, и тем начхать, как там твоя жена.
Если учесть, что эти слова исходили от Буббы, их можно счесть большим комплиментом в адрес моего родного этноса. Я спросил:
— Так где мы с ним встретимся?
Бубба смотрел на Энджи с благоговейным трепетом и примесью страха на одутловатом лице.
— В его кофейне на Прайм-стрит. Сегодня в десять. Почему ты никогда не говорила, что связана с ним?
Энджи стряхнула пепел сигареты на пол. Это не было актом неуважения, просто пол и был Буббиной пепельницей.
— А я и не связана.
— Фредди иного мнения.
— Он ошибается, — сказала Энджи. — Случайное совпадение крови, вот и все.
Бубба взглянул на меня.
— Ты знал, что она в родстве с семьей Патризо?
— Угу.
— И?
— Ее это никогда не волновало, поэтому меня тоже.
— Бубба, — сказала Энджи, — это совсем не то, чем я хотела бы гордиться.
Он свистнул.
— И все эти годы, во всех передрягах, в которые вы попадали, ты никогда не обращалась к ним за поддержкой?
Энджи взглянула на него сквозь длинную челку, спадавшую ей на лицо.
— Никогда не приходило в голову.
— Но почему? — Бубба был по-настоящему обескуражен.
— Потому что нам хватало и одного мафиози. Тебя, красавчик.
Он вспыхнул так, как мог только в присутствии Энджи, и это кое-чего стоило. Его крупное лицо раздулось, как переспевший грейпфрут, и на какое-то мгновение он стал почти безобидным. Почти.
— Хватит, — сказал он, — ты меня смущаешь.
* * *
Когда мы вернулись в офис, я сварил кофе, дабы развеять водочный угар, а Энджи прослушивала записи на нашем автоответчике.
Первое послание было от нашего недавнего клиента Бобо Джедменсона, хозяина «Йо-Йо» — сети подростковых танцевальных клубов и нескольких стриптиз-шоу где-то в Саугусе и Пибоди. Названия у них тоже были соответствующие, типа «Капающая ваниль» и «Медовый раствор». Теперь, когда мы отыскали его бывшего партнера и вернули большую часть его денег, Бобо вдруг стал выяснять размер наших ставок, прибедняться и плакаться в жилетку.
— Ну и народ, — сказал я, качая головой.
— Паразит, — согласилась Энджи, когда стих голос Бобо.
Мне пришла в голову мысль, что неплохо бы подключить Буббу к сбору информации. Но тут прозвучало следующее послание:
— Хэлло. Желаю вам удачи и везения в новом деле и все такое. Слышал, оно того стоит. Так? Ладно, буду поблизости. Будьте здоровы.
Я взглянул на Энджи.
— Кто это, черт возьми?
— Думала, ты знаешь. Не знаю никакого британца.
— Я тоже, — и пожал плечами. — Ошиблись номером?
— Удачи в новом деле? Звучит, будто он знает, о чем говорит.
— Тебе знаком его акцент?
Энджи кивнула.
— Похоже, он слишком увлекался сериалом «Питон».
— А много народу умеет имитировать акценты?
— Да пальцев не хватит.
Следующий голос принадлежал Грейс Коул. На фоне слышался гул человеческих голосов и болтовня в приемном покое скорой помощи, где она работала.
— Я выкроила всего десять минут для кофе, поэтому пытаюсь поймать тебя. Я здесь до завтрашнего утра, но звони мне домой завтра вечером. Скучаю.
После сигнала отключения Энджи спросила:
— Итак, когда свадьба?
— Завтра. Разве не знаешь?
Она улыбнулась.
— Ты влип, Патрик. И ты это знаешь, верно?
— Кто так считает?
— Я и все твои друзья. — Ее улыбка несколько угасла. — Никогда не видела, чтобы ты смотрел на женщину так, как смотришь на Грейс.
— А если и так?
Она выглянула из своего окна на авеню.
— Тогда пожелаю тебе побольше сил, — мягко сказала Энджи, пытаясь снова вернуть улыбку, но ей это не удалось — та увяла и исчезла совсем. — Желаю вам всего наилучшего.
В десять вечера того же дня мы с Энджи сидели в маленькой кофейне на Принс-стрит, узнавая гораздо больше подробностей, чем нам хотелось, о простате Толстого Фредди.
Заведение Фредди Константине на Принс-стрит было узким помещением на узкой улице. Принс-стрит пересекает Норт-энд от Коммершиал до Мун-стрит и, подобно большинству улиц в этом квартале, ее ширины хватает лишь для мотоцикла. Ко времени нашего приезда температура спала примерно до 13 градусов, но по всей Принс-стрит мужчины сидели перед магазинами и ресторанами только в легких рубашках или в майках с короткими рукавами. Развалясь в плетеных креслах, они курили сигары либо играли в карты и взрывались внезапным хохотом как люди, уверенные, что находятся у себя дома.
Кофейня Фредди была не более чем комнатой с двумя небольшими столами перед входом и четырьмя внутри, на черно-белом кафельном полу. Потолочный вентилятор вращался вяло и шевелил страницы газет на стойке бара, в то время как из-за тяжелой черной портьеры на боковой двери доносились звуки голоса Дина Мартина.