– Высоко. Очень высоко.
– Но?
– Никаких «но». Ты застала меня врасплох. Я едва отбился от банды полоумных нацистов. На людей моего склада это действует обескураживающе. Не говоря уже о том, что я расследую похищение ребенка. Разумеется, я понимаю, что без перемен не обойтись. Я собирался поручать тебе больше дел, вести переговоры, искать новых клиентов… Но партнерство… это уже другая история.
В ее голосе зазвучали жесткие нотки.
– Значит…
– Значит, я должен об этом подумать. Как ты вообще планируешь стать партнером? Вложить деньги, работу или что-либо еще? Надо обсудить много проблем, и сейчас не самое подходящее время.
– Ладно. – Она встала. – Пойду посижу в баре для игроков. Может, поболтаю с кем-нибудь из жен.
– Хорошая идея.
– До встречи.
Она двинулась к выходу.
– Эсперанса!
Девушка обернулась.
– Ты ведь не злишься, правда?
– Не злюсь.
– Мы что-нибудь придумаем.
Она кивнула:
– Хорошо.
– Не забудь. Через час после финала мы встречаемся с Тэдом Криспином. У спортивного магазина.
– Хочешь, чтобы я там была?
– Да.
Эсперанса пожала плечами и ушла.
Майрон откинулся на спинку стула и посмотрел ей вслед. Прекрасно! То, что нужно. Лучший друг в качестве партнера. Когда это работало? Деньги портят все, так устроена жизнь. Его отец и дядя – идеальные братья, лучших он не видел – однажды попытались это сделать. Результат оказался катастрофическим. Отцу в конце концов удалось избавиться от дядюшки Мориса, но после они не разговаривали четыре года. Майрон и Уин приложили немало усилий, чтобы разделить бизнес, хотя цели и интересы у них были практически одинаковые. И это сработало, ведь их работа и деньги не пересекались. С Эсперансой все тоже было замечательно, но лишь потому, что их связывали отношения подчиненного и босса. Каждый знал свою роль назубок. Впрочем, он ее прекрасно понимал. Эсперанса заслужила шанс. Точнее, заработала. Она являлась не просто ценным сотрудником фирмы. Она была ее частью. И что теперь?
Майрон поудобнее устроился на стуле и приложился к банке «Йо-Хо», ожидая, когда его осенит какая-нибудь идея. К счастью, ему не пришлось напрягаться, потому что кто-то похлопал его по плечу.
– Привет!
Майрон оглянулся. Линда Колдрен, в темных очках и платке. Грета Гарбо образца 1984 года. Она приоткрыла сумочку.
– Я перевела на него звонки с домашнего телефона, – тихо произнесла она, показав лежавший внутри мобильник. – Можно присесть?
– Конечно, – сказал Майрон.
Она села напротив. Очки закрывали пол-лица, но он заметил красноту вокруг глаз. Нос тоже выглядел так, словно его постоянно вытирали косметической салфеткой.
– Есть новости? – спросила Линда.
Он рассказал о нападении Наци-Красти. Она задала несколько вопросов. Линду раздирало все то же противоречие – ей не хотелось, чтобы сын обманывал ее, и в то же время она надеялась, что с ним все в порядке. В заключение Майрон добавил:
– Думаю, нам пора связаться с федералами. Я могу сделать это бесшумно.
Гольфистка покачала головой:
– Рискованно.
– Так же, как ничего не делать.
Линда откинулась на спинку стула. Несколько секунд они молчали. Ее взгляд был устремлен куда-то вдаль. Потом она проговорила:
– Когда Чэд родился, я на два года ушла из спорта. Вы об этом знали?
– Нет, – ответил Майрон.
– Ох уж этот женский гольф, – пробормотала она. – Я была на пике своей формы, лучшим игроком в мире, а вы об этом даже не читали.
– Я не очень слежу за гольфом, – попытался оправдаться Майрон.
– Ну да, – фыркнула Линда. – Если бы Джек Никлос на два года бросил спорт, вы бы сразу узнали.
Майрон кивнул. Она права.
– Возвращение было трудным? – поинтересовался он.
– Вы имеете в виду игру или разлуку с сыном?
– И то и другое.
Линда вздохнула, обдумывая его вопрос.
– Я скучала по гольфу. Вы даже не представляете как. Уже через два месяца я снова стала первой. Что касается Чэда… он был еще совсем маленьким. Я наняла няньку и путешествовала вместе с ним.
– Долго это продолжалось?
– Пока ему не исполнилось три. Тогда я поняла, что больше не могу таскать его с собой. Детям нужна стабильность. И мне пришлось сделать выбор.
Они опять замолчали.
– Поймите меня правильно, – продолжила она. – Я не собираюсь жаловаться на судьбу и довольна тем, что у женщины есть выбор. Но когда говорят о выборе, часто забывают, что он сопровождается чувством вины.
– Какой вины?
– Самой худшей – вины матери. Это бесконечная, непрекращающаяся боль. Она не дает спать. Гложет изнутри. Каждый раз, когда я оказывалась в гольф-клубе, меня угнетала мысль, что я бросаю ребенка. Я старалась почаще летать домой. Пропустила несколько турниров, хотя мне хотелось сыграть в них. Я изо всех сил старалась совмещать материнство и карьеру. И постоянно чувствовала себя эгоисткой. – Линда взглянула на Майрона: – Вы меня понимаете?
– Думаю, да.
– Но не особенно сочувствуете, верно?
– Разумеется, сочувствую.
Линда скептически поджала губы.
– Если бы я была преданной матерью и домохозяйкой, вряд ли бы вы так сразу заподозрили, что Чэд сам замешан в похищении. Все дело в том, что он рос без матери.
– Не без матери, – поправил Майрон. – Без родителей.
– Это то же самое.
– Не совсем. Так вы зарабатывали больше денег. С точки зрения бизнеса вы считались вполне успешной парой. Если кому и следовало оставаться с сыном, то Джеку.
Она улыбнулась:
– Мы следуем принципу политической корректности?
– Нет, здравому смыслу.
– Все не так просто, Майрон. Джек любит сына. Все годы, если у него не было квалификационных турниров, он оставался дома. Но тяжесть вины падает на мать.
– Это еще не значит, что так и должно быть.
– Ответственность все равно лежит на мне. Я уже сказала – я сделала свой выбор. Если бы мне пришлось повторить все сначала, я вернулась бы в спорт.
– И ощущали бы себя виноватой.
Линда кивнула:
– Вместе с выбором приходит и вина. Неизбежно.
Майрон отпил глоток «Йо-Хо».