Призрак улыбался. Макгуэйн подождал еще несколько секунд, глядя на Форда. Потом нажал кнопку на столе.
– Да, мистер Макгуэйн?
– Проводите ко мне мистера Кромвелла.
– Слушаюсь, сэр.
На экране было видно, как широкоплечий охранник заглянул в дверь и поманил пальцем Кромвелла. Тот поставил чашку с кофе на стол, поднялся с кресла, одернул пиджак и вышел. Форд перевел взгляд на Макгуэйна. Глаза их встретились.
– Глупо, – проговорил Макгуэйн.
Призрак ждал, сжимая в руке рукоятку с петлей.
Охранник открыл дверь. Реймонд Кромвелл вошел, заранее улыбаясь. Увидев кровь и своего босса, скорчившегося на полу, он застыл на месте. Лицо его вытянулось.
– Что слу…
Призрак скользнул к нему и пнул сзади. Под колени. Кромвелл вскрикнул и осел на пол. Движения Асселты, отточенные и грациозные, напоминали причудливый балет. Плетеный шнур обвился вокруг шеи молодого человека. Призрак сильно потянул рукоятку на себя, одновременно упершись коленом в спину жертвы, – шнур глубоко врезался в гладкую, холеную кожу. Затем повернул рукоятку, одним движением прекратив приток крови в мозг. Глаза Кромвелла выкатились, руки беспомощно хватали воздух. Призрак держал крепко.
– Стойте! – крикнул Форд. – Я все скажу!
Ответом было молчание.
Призрак смотрел на свою жертву. Лицо несчастного походило на жуткую багровую маску.
– Послушайте! – Форд повернулся к Макгуэйну.
Тот спокойно стоял, сложив руки на груди. Их взгляды встретились. Тишину нарушали лишь хрипы несчастного Кромвелла.
– Пожалуйста… – прошептал адвокат.
Макгуэйн покачал головой.
– Мы никогда не блефуем, – повторил он.
Призрак повернул рукоятку еще раз.
Я решил поговорить с отцом.
Видеозапись, Оуэн Энфилд, брат… И что теперь делать? В каком-то странном оцепенении я смотрел в окно машины на проносившиеся мимо полуразрушенные фабрики. Мозг работал на автопилоте, снова и снова перебирая события последних дней.
Кен жив. В самом деле жив. Я видел его своими глазами. Совсем недавно он был в Нью-Мексико. Может быть, теперь появился шанс все исправить? Неужели мы опять будем вместе?
А как же Шейла? Ее отпечатки в доме брата, рядом с двумя мертвыми телами… Господи, да при чем тут вообще Шейла? Я ничего не понимал. Или, может быть, просто не хотел признавать очевидного… Вместо этого мысли то и дело сбивались на наезженную колею. Шейла… Она предала меня, предала, предала… Вот она сидит на кушетке, поджав ноги… Откидывает назад волосы – целый водопад роскошных волос… Выходит из душа в махровом халатике – аромат ее тела… Напевает мне на ухо во время танца… И все это ложь, тонко продуманная, изощренная ложь…
Ладно, хватит. Так или иначе, надо наконец разобраться и покончить с этим. Мой брат и моя девушка ушли от меня – неожиданно, не попрощавшись, – и я не успокоюсь, пока не узнаю всей правды. Крест с самого начала предупреждал, что правда мне может не понравиться. Ну и что? Может быть, так оно и нужно? Может, теперь настала моя очередь быть храбрым и спасти Кена – после того, как он столько раз спасал меня!
Итак, самое главное то, что Кен жив. И он невиновен: если у меня и были прежде какие-то сомнения, то теперь, после разговоров с Пистилло, их не осталось. А значит, я смогу встретиться с ним и вернуть его домой. Забыть прошлое, как дурной сон, исправить все. Это мой долг перед матерью, в конце концов…
Крест высадил меня у автобусной остановки, недалеко от дома родителей. Срок формального траура истекал сегодня, и отца дома не было. Тетя Сельма, хозяйничавшая на кухне, сказала, что он вышел погулять. Она была в фартуке – интересно, откуда он взялся? У нас в доме никогда не было ничего подобного. Наверное, привезла с собой. Тетя Сельма всегда носила фартук – наверное, даже во сне. Я стоял и наблюдал, как усердно она чистит раковину. Сестра моей матери, сестра Солнышка. Тихая и незаметная, тетя Сельма принадлежала к тем, кто живет всю жизнь, не высовываясь. Как будто боится привлечь к себе излишнее внимание. Все ее воспринимали как некую данность – она просто существовала, не более того… Детей у них с дядей Мюрреем не было. Не знаю точно почему. Правда, однажды я краем уха слышал, как родители говорили о мертворожденном ребенке. И вот я смотрел на тетю Сельму словно впервые. Еще одно человеческое существо, которому каждый день приходится бороться, чтобы прожить жизнь достойно…
– Спасибо, – улыбнулся я.
Тетя Сельма кивнула.
Я хотел сказать, что люблю и ценю ее, хочу чаще ее видеть, особенно теперь, когда мамы нет, и что мама была бы этому рада… Но не смог. Вместо этого я подошел и обнял ее. Сначала тетя Сельма застыла в изумлении от такого внезапного выражения любви, но потом расслабилась.
– Все будет хорошо, – сказала она.
Любимые места прогулок отца были мне хорошо известны. Я перешел Коддингтон-Террас, старательно обойдя стороной дом Миллеров. Отец его тоже всегда обходил – уже много лет. Пройдя через несколько дворов, я зашагал по дороге, пересекавшей речку, в сторону городского стадиона. Сезон уже закончился, и бейсбольное поле пустовало. Отец одиноко сидел на самом верху трибуны. Помню, как он любил ходить сюда в прежние времена, как тренировал местную команду вместе с Бертилло и Горовицем, своими лучшими друзьями, а потом шел с ними пить пиво. Оба умерли от инфаркта, не дожив до шестидесяти… Помню белую майку и зеленую кепку отца, как он с улыбкой утирал пот со лба, как лицо его светилось от счастья, особенно если играл Кен… И сейчас, сидя рядом с ним, я знал, что у него в ушах до сих пор звучат аплодисменты и крики болельщиков, он ощущает запах сырой глины и пота, снова переживает ту радость, которой больше нет…
Отец улыбнулся:
– Помнишь тот год, когда мама судила матчи?
– Не очень. Мне тогда сколько было – четыре?
– Да, около того. – Он покачал головой, все еще улыбаясь, погруженный в воспоминания. – Она тогда увлеклась женским равноправием. Носила футболки с лозунгами: «Место женщины – в сенате» и все такое… Тогда еще девушкам не разрешали играть в Лиге, понимаешь? А она, когда узнала, что женщин-судей тоже не бывает, взяла свод правил и доказала, что это не запрещено.
– И записалась в судьи?
– Ага.
– И что дальше?
– Ну, несколько старичков, конечно, устроили скандал, но правила есть правила. Пришлось разрешить. Но проблемы все-таки возникли.
– Какие?
– Она была худшим в мире судьей. – Отец снова улыбнулся. Той самой улыбкой из далекого прошлого. Я так давно ее не видел, что у меня защемило сердце. – Мама едва знала правила, да и зрение у нее было ужасное, ты же знаешь.
Мы оба рассмеялись.