По привычке я поехал нижним ярусом моста Джорджа Вашингтона. Машин почти не было. Пока мне удавалось отвлечься. Я машинально крутил ручку настройки радиоприемника. Вот пробилась какая-то спортивная станция, туда периодически дозванивался тот или иной парень, почему-то всегда по имени Винни, сетовал на бездарность тренеров и заверял, что уж он-то справился бы с подготовкой команды куда лучше. На другом канале переговаривались два переростка, полагающие, что для первокурсника нет большей забавы, чем позвонить матери и сообщить, что у него рак простаты. Не очень-то смешно но, повторяю, отвлекает.
Рейчел лежала в багажнике – дикость, если вдуматься. Я вытащил мобильник, нажал на нужную кнопку и почти сразу услышал механический голос:
– По авеню Генри Гудзона на север.
– Ясно. – Я прижал мобильник к губам, словно воки-токи.
– Когда доедешь до Гудзоновых высот, сообщи.
– Хорошо.
Я перестроился в левый ряд. Дорогу я знал, как и весь район. Я был практикантом в Пресвитерианском госпитале Нью-Йорка, а он отсюда в десяти кварталах на юг. Мы с Зией снимали жилье у местного жителя – сердечника Лестера. Он обитал в самом конце авеню Форт-Вашингтон на северной оконечности Манхэттена, в доме, выстроенном в стиле арт-деко. Тогда этот район считался северной частью Вашингтонских высот. Сейчас же, как я заметил, некоторые агенты по торговле недвижимостью переименовали его в Гудзоновы высоты, чтобы выделить и по существу, и по цене – здесь и дома были комфортабельнее, и земля дороже.
– Я на Гудзоновых.
– Ближайший поворот направо.
– Парк «Трайон-форт»?
– Да.
Опять-таки знакомые места. «Трайон-форт», как облако, проплывает высоко над Гудзоном. Это тихий и спокойный, хотя и довольно изрезанный мыс, слева от которого начинается Нью-Джерси, справа – парк Ривердейл в Бронксе. Здесь все перемешалось – тропинки, покрытые острой галькой, животный мир минувших эпох, каменистые террасы, строительные площадки с цементом и кирпичом, густые заросли, каменистые склоны, лужайки с высокой травой. Много я провел летних дней, валяясь в одних шортах на этих лужайках в компании Зии и непрочитанных книг по медицине. Особенно я любил предзакатные часы. Весь парк колышется в багровых отсветах, создавая впечатление чего-то ирреального.
Я замедлил скорость и свернул направо. Машин было не видно, да и огней фактически тоже. Парк уже закрылся, но по дороге, рассекающей его надвое, можно было проехать в любое время. Мой шарабан полз по крутому подъему, приближаясь к сооружению, напоминающему средневековую крепость. Раньше это был монастырь в псевдофранцузском стиле, теперь – часть музея «Метрополитен». Тут экспонируется совершенно фантастическая коллекция средневековых ремесленных изделий. По крайней мере, так говорят. В парке-то я был сотни раз, а в монастыре – ни разу.
«Недурственное место, – подумал я, – для передачи выкупа. Темно, тихо; дорожки, заасфальтированные и не только, разбегаются в разные стороны; полно скал, скрытых расщелин; густые заросли. Потеряться ничего не стоит. И прятаться можно сколько угодно – ни за что не найдут».
– Ты здесь? – послышался механический голос.
– Да, в «Трайон-форте».
– Остановись у кафе. Выйди из машины и иди на круг.
* * *
Путешествие в багажнике радости, естественно, не доставляло. Рейчел заткнула щели толстым одеялом, но шум все равно донимал. Фонарь же она не только не включила, даже из сумки не вынула. Темнота Рейчел никогда не мешала.
Свет отвлекает от размышлений.
Пытаясь устроиться поудобнее, тем более что машину подбрасывало на ухабах, Рейчел вспоминала, как выглядел Марк перед отъездом. Полицейский явно сказал нечто, выбившее его из колеи. Что? Или, вернее, о ком? О ней? Вполне возможно. Тогда – что именно и как в этой связи следует себя вести?
Впрочем, в данный момент это не имеет значения. Нужно сосредоточиться на том, что предстоит сделать.
Рейчел входила в знакомую роль. Это было довольно болезненно. Она скучала по ФБР. Она любила свою работу. Возможно, это все, что у нее было в жизни. Единственное дело, которым ей по-настоящему нравилось заниматься. Иные тянут лямку с девяти до пяти, чтобы потом вернуться домой, где жизнь только начинается. Для Рейчел дело обстояло прямо противоположным образом.
Жизнь сложилась у каждого своя, но одно у них с Марком общее: оба нашли любимую работу. «Интересно, – думала Рейчел. – Интересно, есть ли в этом какая-то закономерность: не стала ли работа для нас компенсацией за несостоявшуюся любовь? Или это слишком сложно?»
Но у Марка работа по-прежнему есть. А у нее нет. Стало быть, ей должно быть хуже?
Нет. У него пропал ребенок. Гейм, сет, матч.
В темноте у Рейчел потекла тушь с ресниц. Машина пошла на подъем. Аппаратура для слежения была готова к действию.
Рейчел подумала об этом сукине сыне – Хью Рейли.
Разрыв с Марком и все, что за ним последовало, – его вина. В колледже Хью был ее ближайшим другом. На большее, по его собственным словам, он не рассчитывал. Просто дружба. Никаких поползновений. Он знал, что у Рейчел есть приятель, и не возражал. А она? Что это было с ее стороны – наивность или осознанная наивность? Мужчина, соглашается быть «просто другом», потому что рассчитывает дождаться своей очереди, словно дружба – это прогулка по кругу на палубе корабля, удачное место для тренировок, гарантирующих приз. В тот вечер Хью позвонил ей в Италию, движимый лучшими побуждениями.
– Полагаю, ты должна знать правду, – сказал он, – ведь мы друзья.
Верно. И сразу поведал о том, что выкинул Марк на той дурацкой вечеринке.
Да, хватит винить себя. Хватит винить Марка. Хью Рейли. Если бы этот сукин сын не лез в чужие дела, как бы сложилась ее жизнь? Кто знает? А как она сложилась в действительности? На это ответить проще. Она много пила, слишком много. Она сделалась раздражительной. Ее постоянно мучили боли в желудке. Она уделяла чересчур много времени журналу «ТВ-гайд». И не забыть главное: она попала в скверную ловушку, из которой выбралась наихудшим способом.
Машина свернула в сторону и поползла круче вверх. Рейчел откатилась назад. Несколько минут спустя скрипнули тормоза. Рейчел подняла голову. Скверные воспоминания улетучились. Вот-вот начнется игра.
* * *
Из смотровой башни старой крепости, расположенной примерно на высоте 250 футов над Гудзоном, перед Хеши открывался потрясающий вид на Джерсийскую гряду, простирающуюся от моста Таппан-Зи справа до моста Джорджа Вашингтона слева. Хеши даже позволил себе полюбоваться красотами природы, прежде чем приступить к делу.
Точно следуя указаниям невидимого суфлера, Сайдман свернул с главной дороги направо. За ним никто не следовал. Хеши не сводил глаз с дороги. Ни одна машина не притормозила. Ни одна не увеличила скорость. Никто не пытался прикинуться, будто оказался здесь случайно и ни за кем не следит.