После того как дверь за ним закрылась, Кэролайн закатила глаза и простонала:
— Наконец-то свалил! Но вот ведь засранец! Слинял и не подумал заплатить за своё пиво. Впрочем, я готова вагон пива купить, лишь бы не видеть больше его немытую рожу.
— Да ладно тебе, Кэр. Рэй — нормальный чувак.
— Нет! — заявила она горячо. — Никогда с этим не соглашусь. А что это за летающие кролики?
— Он хочет, чтобы я вытащил кролика из дипломата.
— У тебя что, в дипломате кролик?
— Рэй думает, что я вытаскиваю кроликов из шляпы, как фокусник. Но у меня нет шляпы. Он хочет, чтобы я собрал всех в комнате и показал ему убийцу, а я пока не понимаю, как это сделать.
— Потому что не знаешь, что именно произошло.
— О, у меня уже сложилось вполне чёткое понимание того, что произошло, — сказал я, — и как произошло, и кто за всем стоит. Но ведь это — не обычный случай, согласись. Обычно у нас полно подозреваемых, и один из них оказывается убийцей.
— А здесь у нас вообще нет подозреваемых.
— Точно. Я привык к тому, что ко мне в магазин заходят разные люди, и кто-то из них оказывается убийцей. Но в этот раз ко мне зашёл лишь Валдис Берзиньш, и мы никак не сможем навесить убийства на него, потому что он сам — жертва убийства.
— Ну и что ты собираешься делать?
— По-хорошему, не стоит вообще ничего делать, — рассудил я. — Мне уже один раз повезло, и всё вроде бы прошло чисто. У меня даже появилась девушка. Конечно, забраться к девушке под кровать и присутствовать при её изнасиловании — не самый лучший способ знакомства, никому не посоветую, но в моём случае, как ни странно, сработало. Я вчера рассказал ей всё, представляешь? И вроде бы она даже смогла это переварить. Короче, для меня лучше всего будет сейчас лечь на дно и дать полиции самой во всём разобраться. Или не разобраться. А мне и так хорошо.
— Но ведь ты не сможешь остаться в стороне, Берн, верно?
— Кто знает?
— О да, так я тебе и поверила, — фыркнула Кэролайн.
Я позвонил Барбаре, услышал её автоответчик и повесил трубку. Позвонил на рабочий номер и попал на неё. Похоже, придётся задержаться, пожаловалась она, и я сказал, что, может, оно и к лучшему, так как мне всё равно надо кое-что уладить самому. На это Барбара сообщила, что является стражем порядка, и если мои дела подразумевают нарушение закона, то она предпочтёт о них не знать. Я посоветовал ей не забивать свою хорошенькую головку мужскими проблемами и в ответ услышал пожелание, выполнить которое был физически не в состоянии.
— Прости мой латышский, — добавила Барбара, смеясь. — До завтра!
До 34-й улицы я доехал на автобусе, зашёл в забегаловку, перекусил пиццей и стаканом колы, а затем пересел на другой автобус до Лексингтона. Я зашёл в пять или шесть баров, включая «Парсифаль», но в каждом задерживался не более пяти минут. Правда, по дороге я сделал несколько телефонных звонков. Один из звонков был на номер Крэндела Мейпса в Ривердейле. К телефону подошёл мужчина, и я сказал:
— Простите, ради бога, не уверен, что правильно набрал номер. Мне нужен Клиффорд Мейпс, композитор.
— Никогда о таком не слышал, — пробурчал Мейпс. — Я даже не знал, что в Нью-Йорке есть композитор по фамилии Мейпс. Какую музыку он сочиняет?
— О, он сочиняет не музыку, — сказал я, — он просто гений по части лимериков. Он их сочиняет.
— Что же, удачи ему, — бросил Мейпс и повесил трубку.
Я развеселился и около получаса старательно придумывал рифмованную сагу о бедняге по имени Мей-псссс, который «страшный был дуралей-пссс». У него бабла увели «аж целый кейс-псссс» (или, для точности, двести тридцать семь тысяч баксов), и теперь он «в полной жопе-йпссс». Мне всё сложнее стало находить рифмы, и я бросил это занятие. Если хотите, сами можете придумать продолжение. А мне некогда.
Ещё я несколько раз звонил на номер, который мне продиктовал Марти, и слушал записанный на автоответчик голос Марисоль Марис, предлагающей мне оставить ей сообщение. Голосок у неё был действительно приятный, и в нём не чувствовалось акцента, ни латышского, ни пуэрто-риканского. Она разговаривала как обыкновенная симпатичная американская девушка.
Я не стал оставлять ей сообщение, хотя обычно делаю это, — не счёл нужным проверять, подходит ли она к телефону, когда звонят с незнакомого номера. Она ведь была начинающей актрисой, а такие не упускают ни одного телефонного звонка в надежде на ещё одно прослушивание, на ещё один просмотр. Если она не отвечала, значит, её не было дома, но она была и не с Мейпсом, который в настоящее время бродил по своему особняку, пытаясь не думать о лимериках, в коих главную роль играл он сам.
Я пошёл на северо-запад, пересёк Таймс-сквер, каждый раз останавливаясь у телефона-автомата, чтобы набрать её номер, и держал палец наготове, нажимая на рычаг при первом сигнале автоответчика. Если делать всё быстро, можно получить обратно свои монеты. Мне не повезло только раз — что удивительно само по себе, поскольку в Нью-Йорке уличные таксофоны не спешат возвращать монеты, даже если тот, кому вы звоните, вообще не снимает трубку.
Я так разыгрался, что, позвонив Марисоль из автомата на углу Девятой авеню и 46-й улицы, сразу же дал отбой и забрал выпавшие назад монеты и только потом сообразил, что мне ответил живой человеческий голос. Да, он был похож на голос с автоответчика, но это была Марисоль собственной персоной. Я снова набрал её номер.
— Слушаю! — сказала она довольно раздражённо.
— Простите, — извинился я. — Я звонил минуту назад, но нас разъединили.
— Я и не поняла, что случилось.
— Хорошо, что вы дома, — выпалил я, пока она не успела опомниться. — Пожалуйста, никуда не уходите. Я буду буквально через пару минут.
Я помчался вперёд на всех парах. Её дом в точности соответствовал стандартам Адской Кухни, на каждом этаже располагалось по четыре квартиры, рядом с 3-С значилось «Марис».
— Это я! — произнёс я в домофон, и не соврал. Видимо, мои слова показались ей вполне убедительными, потому что она сразу открыла входную дверь.
Я взлетел на третий этаж, дверь под номером 3-С распахнулась, как раз когда я собирался постучать. Молодая женщина, открывшая мне, была высока ростом, стройна и отличалась тем, что мы привыкли называть «природной грацией движений». У неё были большие голубые глаза (наследство отца-прибалта), русые волосы и смуглый оттенок кожи. Особенно меня поразили её пухлые чувственные губы — при взгляде на них сердце любого мужчины сжалось бы от предвкушения всех грешных радостей, которые она могла ими доставить.
Марисоль выглядела испуганной.
— Кто вы такой? — запоздало воскликнула она. — Почему врываетесь ко мне? Что вам надо?
— Меня зовут Берни Роденбарр, — сказал я, — и я хотел бы поговорить с вами о Валентине Кукарове.