Майрон почувствовал, что побледнел.

– Твой отец?

Бренда кивнула.

– Он подобные вещи устраивал постоянно. Но никогда не заходил так далеко. Однако всегда заставлял моих обидчиков платить. Пока я была маленькой и без матери, то воспринимала эту защиту с благодарностью. Но я уже давно не маленькая девочка.

Майрон машинально коснулся рукой лодыжки. Перерезать ахиллесово сухожилие. Секатором. Он постарался не показать своего ужаса.

– Полиция наверняка подозревала Хораса.

– Да.

– Тогда почему его не арестовали?

– Не хватило доказательств.

– Разве жертвы его не опознали?

Бренда снова повернулась к окну.

– Они боялись. Остановись здесь.

Майрон притормозил, и они вышли из машины. На улице было много народу. Все таращились на него так, будто впервые увидели белого. Впрочем, в этом районе такое вполне возможно. Майрон старался сохранять спокойствие. Даже вежливо кивал встречным. Некоторые отвечали на приветствие. Но далеко не все.

Мимо медленно проехала желтая машина, эдакий громкоговоритель на колесах, из которой доносились оглушительные звуки репа. От тяжелого ритма басов Майрон почувствовал, как вибрирует грудь. Слов песни он не разобрал, но тон был злобный. Бренда повела его к подъезду. На ступеньках, подобно раненым в бою, развалились два парня. Бренда, даже не оглянувшись, переступила через них. Майрон последовал ее примеру. Он никогда раньше сюда не приходил. Его отношения с Хорасом ограничивались баскетболом. Они всегда общались лишь на площадке, иногда после игры съедали вместе пиццу. Дома у Хораса Майрон никогда не был, да и Хорас у него тоже.

Разумеется, швейцар в доме отсутствовал, никаких звонков и домофонов. В коридоре было полутемно, но света хватало, чтобы разглядеть облупленные стены, напоминавшие кожу больного псориазом. У большинства почтовых ящиков отсутствовали дверцы. Спертый воздух, казалось, можно было пощупать.

Бренда начала взбираться по бетонным ступенькам лестницы с металлическими перилами. Откуда-то доносился надсадный кашель. Плакал ребенок. Потом к нему присоединился еще один. На втором этаже Бренда остановилась и свернула направо. Ключи она держала наготове. Майрон увидел стальную дверь с тремя замками и глазком.

Бренда начала открывать замки, которые поддались с громким скрежетом, напомнившим Майрону сцены из тех фильмов, в которых тюремщик орет «Открывай!». Дверь распахнулась. Майрону пришли в голову сразу две мысли. Первая: насколько приятным оказалось жилье Хораса. Как ни грязно было на улице и даже в коридоре, Хорас не позволил этой грязи проникнуть за стальную дверь. Стены белые, как в рекламе сливок. Свеженатертый пол. Мебель – смесь старых семейных вещей и более поздних приобретений. Вполне удобно и комфортабельно.

И вторая мысль: кто-то здесь основательно покопался.

Бренда влетела в комнату.

– Папа!

Майрон последовал за ней, жалея, что не прихватил пистолет. Сцена прямо-таки нуждалась в пистолете. Он бы знаком приказал ей вести себя тихо, вытащил пушку и велел бы девушке спрятаться за его спиной. А пока она в страхе держалась бы за его свободную руку, осмотрел квартиру. Входя в каждую комнату, Майрон бы делал этот знаменитый крутой поворот пригнувшись, всегда готовый к худшему. Но Майрон редко брал с собой пистолет. Не то чтобы он не любил оружия, наоборот, попадая в беду, радовался, когда пистолет составлял ему компанию, но он был громоздок и натирал подмышку. И честно говоря, у большинства клиентов спортивный агент с пушкой не вызывал доверия. А тех, кому это нравилось, Майрон предпочитал обходить стороной.

Уин же всегда носил пистолет, даже два, не говоря уж об изобилии другого оружия. Этот человек напоминал ходячий Израиль.

Квартира состояла из трех комнат и кухни. Они быстро все осмотрели. Никого. И никаких трупов.

– Что-нибудь пропало? – спросил Майрон.

Бренда раздраженно взглянула на него.

– Откуда мне знать, черт побери?

– Я хочу сказать, что-нибудь явное. Телевизор на месте. Видик тоже. Как, по-твоему, здесь побывали грабители?

Она оглядела гостиную.

– Нет. На грабеж не похоже.

– Кто бы мог здесь побывать и зачем?

Она покачала головой, удрученно оглядывая хаос.

– Хорас прятал здесь где-нибудь деньги? В банке с мукой, например, или под паркетом?

– Нет.

Они зашли в спальню. Бренда открыла стенной шкаф и минуту стояла молча.

– Бренда?

– Из одежды многого нет, – тихо произнесла она. – И чемодана.

– Уже хорошо, – заметил Майрон. – Это может означать, что твой отец сбежал. Тогда меньше шансов, что он попал в беду.

– Все равно неуютно, – произнесла, словно пожаловалась, девушка.

– Почему?

– Точно так было, когда ушла моя мать. Я все еще помню, как папа стоял, уставившись на пустые плечики.

Потом они заглянули в маленькую спальню.

– Твоя комната?

– Да, это моя комната, хотя я редко здесь бывала.

Глаза Бренды остановились на прикроватном столике. Она вскрикнула, кинулась к нему и начала рыться в ящиках.

– Бренда?

Она продолжала лихорадочно рыться, глаза ее горели. Через пару минут девушка бросилась в спальню отца, потом в гостиную. Майрон следовал за ней.

– Они исчезли, – произнесла она.

– Что?

Бренда взглянула на него.

– Письма моей матери. Кто-то их взял.

Глава 4

Майрон припарковал машину напротив общежития Бренды. Кроме коротких указаний, куда ехать, девушка всю дорогу молчала. Майрон ни о чем не спрашивал. Остановив машину, он повернулся к Бренде, которая упорно продолжала смотреть вперед.

Кирпичные строения Рестонского университета окружали зеленые лужайки и огромные дубы. Студенты все еще носили цветные шейные платки, а профессора в твидовых пиджаках – длинные волосы и кустистые бороды. Все здесь дышало чистотой, верой в несбыточное, юностью и страстью. В этом-то и была прелесть такого университета: студенты обсуждали вопросы жизни и смерти в обстановке, столь же изолированной, как Диснейленд. Реальность не имела никакого отношения к уравнениям. И это было нормально. Так и должно было быть.

– Она взяла и уехала, – произнесла наконец Бренда. – Мне было пять лет, а она уехала и оставила меня с ним.

Майрон решил дать ей выговориться.

– Я ее хорошо помню. Как она выглядела. Как от нее пахло. Как она приходила с работы такой усталой, что еле держалась на ногах. Мне кажется, за последние двадцать лет я говорила о ней всего несколько раз. Но думаю о ней ежедневно. Все хочу понять, почему она от меня отказалась. И еще – почему я до сих пор о ней тоскую. – Девушка подняла руку к лицу и отвернулась. – А ты хорошо умеешь это делать, Майрон? – спросила она после долгого молчания. – В смысле – расследовать?