До меня дотронулась маленькая ладошка, пытаясь взять меня за руку, и готово – она крепко прижалась ко мне, нежная и теплая. Какая теплая! Какая маленькая!
«И ты знаешь, чья это рука, знаешь, но слишком напуган, чтобы открыть глаза. Если она рядом, значит, ты действительно умираешь».
Я не могу открыть глаза. Мне страшно, как же мне страшно! Дрожа и всхлипывая, я так крепко сжал ее ручку, что наверняка раздавил ее, но глаз не открывал.
«Луи, она здесь! Она пришла за мной! Помоги мне, Луи, пожалуйста! Я не могу смотреть на нее! И не буду! Я не могу высвободить руку! Но где ты? Спишь, зарывшись в землю глубоко под своим диким, запущенным садом, где на цветы светит зимнее солнце, спишь, пока не наступит ночь».
«Мариус, помоги мне! Пандора, где бы ты ни была, помоги мне! Хайман, приди, помоги мне! Арман, мы больше не ненавидим друг друга! Ты нужен мне! Джесс, ты этого не допустишь!»
О, тихая жалобная молитва демона под аккомпанемент сирены! Не открывай глаза! Не смотри на нее! Если посмотришь, все будет кончено!
Звала ли ты на помощь в последние минуты, Клодия? Было ли тебе страшно? Видела ли ты, как солнце, словно адское пламя, заливает воздух, – или же великий и прекрасный свет наполнил мир любовью?
Теплым ароматным вечером мы вместе стояли на кладбище, по небу, сочившемуся мягким фиолетовым светом, рассыпались далекие звезды. Да, все цвета тьмы. Взгляни на ее сияющую кожу, на темный кровавый шрам ее губ, на сочный цвет ее глаз. В руках она держала желто-белый букет хризантем. Никогда мне не забыть тот аромат.
«Здесь похоронена моя мама?»
«Не знаю, petite chérie. Я даже не знал, как ее зовут. Когда я увидел ее, она разлагалась, по глазам ползали муравьи, забиравшиеся в открытый рот».
«Ты должен был выяснить, как ее звали. Должен, ради меня. Я хотела бы знать, где ее похоронили».
«Это было полвека назад, chérie. Ненавидь меня за что-нибудь поважнее. Ненавидь меня, если хочешь, за то, что не лежишь сейчас рядом с ней. Думаешь, она бы тебя согрела? А кровь греет, chérie. Пойдем со мной, пей кровь, как умеем только мы с тобой. Мы можем пить кровь до конца света».
«Ах, у тебя на все ответ найдется». – Какая холодная улыбка. В тени в ней почти видна была женщина, бросающая вызов вечной печати детской прелести, неизбежно манящей целовать ее, обнимать, любить.
«Мы есть смерть, ma chérie, смерть есть конечный ответ. – Я подхватил ее на руки, почувствовал, как она прижалась ко мне, и целовал, целовал ее вампирскую кожу. – После смерти вопросов нет».
Ее рука легла мне на лоб. «Скорая помощь» неслась на полной скорости, как будто за ней по пятам гналась сирена, как будто сирена гнала ее вперед. Она положила руку мне на веки. Я не буду на нее смотреть!
«О, пожалуйста, помоги мне…» – произносит жуткую молитву своим сторонникам дьявол, падающий все глубже и глубже в ад.
«Да, я знаю, куда мы попали. Ты с самого начала старалась привести меня обратно в маленькую больницу. Какая она теперь заброшенная, какая примитивная – глиняные стены, окна с деревянными ставнями, выстроившиеся в ряд кроватки из необработанной древесины. Но ты там, в кровати, не так ли? Да, мне знакомы и сиделка, и старый круглоплечий доктор, я вижу и тебя – вон там, в постели, это ты, малышка с выбившимися поверх одеяла кудрями, а там – Луи…
Ну хорошо, я-то здесь зачем? Я знаю, это сон. Это не смерть. Смерти вообще-то люди безразличны».
«Ты уверен?» – спросила она.
Она сидела на стуле с прямой спинкой, золотые волосы повязаны голубой лентой, на ногах – синие атласные туфельки. Так, значит, это она лежала там, в кроватке, а теперь сидела на стуле, моя французская куколка, моя красавица с красиво изогнутыми в подъеме ступнями и идеальной формы ручками.
«А ты – ты здесь, с нами, ты лежишь в кровати в приемном покое, в Вашингтоне, округ Колумбия. Ты же понимаешь, что умираешь, не так ли?»
– Тяжелая форма гипотермии, отнюдь не исключена возможность пневмонии. Но откуда нам знать, чем он мог заразиться? Вколите ему антибиотики. Пока что мы никоим образом не можем поставить его на кислород. Если отправить его в университет, он может умереть и там.
– Не дайте мне умереть. Пожалуйста… Мне так страшно.
– Мы здесь, рядом с вами, мы о вас позаботимся. Скажите, как вас зовут? Есть ли у вас родственники, мы бы им сообщили…
«Давай, расскажи им, кто ты такой на самом деле», – посоветовала она с серебристым смешком; у нее всегда был такой нежный, такой красивый голос. Я помню, какие мягкие на ощупь ее крошечные губки. Мне нравилось игриво прижимать палец к ее нижней губе, когда я целовал ее веки и гладкий лоб.
«Не умничай, крошка! – сквозь зубы ответил я. – Кстати, кто я такой?»
«Не человек, если ты об этом. Ничто на свете не превратило бы тебя в человека».
«Ладно, даю тебе пять минут. Зачем ты привела меня сюда? Чего ты добиваешься – чтобы я сказал, будто мне очень жаль, что я вынул тебя из кровати и сделал вампиром? Хорошо, хочешь услышать правду, правду того, кто находится на смертном одре? Не знаю, жаль мне или нет. Мне жаль, что ты страдала. Мне вообще жаль, когда другие страдают. Но я не уверен, что сожалею о содеянном».
«Неужели ты ничуть не боишься стоять на своем?»
«Если меня не спасет правда, то и ничто не спасет».
Как же мне был противен этот запах болезни, запах маленьких тел, лежащих в жару под рваными покрывалами, вся эта обшарпанная нищенская больница, где я побывал несколько веков назад.
«В аду пребудет отец мой, и имя ему – Лестат».
«А ты? Когда солнце сожгло тебя дотла в вентиляционном колодце Театра вампиров, ты попала в ад?»
Смех, высокий чистый смех, словно золотые монеты посыпались из кошелька.
«Не скажу!»
«Теперь я понимаю, что это сон. От начала до конца. Кому захочется восставать из мертвых, чтобы наговорить кучу тривиальной чепухи?»
«Так всегда бывает, Лестат. Не нервничай. Я не хочу, чтобы ты отвлекался. Взгляни на эти кроватки, взгляни на больных, несчастных детей».
«Я забрал тебя от них».
«Ах да, как Магнус забрал тебя от твоей жизни, а взамен оставил кое-что чудовищное и порочное. Ты сделал меня убийцей моих братьев и сестер. Мое грехопадение началось в тот момент, когда ты протянул ко мне руки и вынул меня из кроватки».