– Не знаю. Вы-то сами как считаете?
Дана задумалась.
– Не исключено, – сказала она наконец, сжимая ладони между колен, чтобы унять дрожь.
– Пожалуй, мне пора ехать, – произнесла я.
– Я буду у телефона. Если что-нибудь узнаете, позвоните мне, пожалуйста, хорошо?
– Разумеется.
Оставив Дану, я направилась в Пердидо-Кис. Главным вопросом для меня в тот момент было, на месте ли яхта Ренаты, Если Венделл действительно каким-то образом устроил побег Брайана, то следующим его шагом должна стать попытка вывезти парня из страны.
По дороге я заехала в "Макдональдс" и из автомата на их стоянке набрала не значащийся в телефонной книге номер Ренаты. Попытка оказалась безуспешной. Я уже забыла, когда ела в последний раз, а потому сперва воспользовалась местными удобствами, после чего купила себе большой гамбургер с сыром, банку "кока-колы" и пакет жареного картофеля. Все это я притащила в машину, и запахи деликатесов "Макдональдса" наконец-то окончательно вытеснили запашок пота, еще оставшийся после Джерри Ирвина.
Когда я добралась до дома Ренаты, двойные ворота ее гаража оказались широко распахнуты, а ее "ягуара" нигде не было видно. Но яхта стояла возле причала, из-за забора торчали две ее деревянные мачты. В самом доме не было ни света, ни каких-либо признаков чьего-то присутствия. Я припарковала свой "фольксваген" дома за три от участка Ренаты и принялась поглощать купленное. За этим занятием я и вспомнила, что сегодня уже обедала. Но ведь это было давно – я взглянула на наручные часики – часа два назад, не меньше.
Потом устроилась поудобнее на сиденье и стала ждать. Радиоприемник у меня в машине не работал, и почитать было нечего, поэтому, я принялась размышлять о внезапно обретенных семейных связях. Что же мне теперь с ними делать? Бабушка, тетушка, двоюродные и троюродные племянники и племянницы ...нет, конечно, они-то все не потеряют из-за меня сон. Но известие об их существовании пробуждало во мне какие-то странные чувства. По большей части неприятные. Я никогда прежде не придавала особого значения тому факту, что мой отец был простым почтальоном. Разумеется, мне было это известно и раньше, но я никогда не задумывалась над смыслом того, что знала, и знание это никак не влияло на мое мироощущение. Отец приносил людям новости, хорошие и плохие, требования об уплате задолженностей и сообщения о прошении долга, счета, по которым предстояло платить или получить, чеки в уплату дивидендов и чеки, признанные недействительными, письма, сообщавшие о чьем-то рождении, о кончине старых друзей или же о разрыве помолвки. Вот какая обязанность была возложена на моего отца в этой жизни – и это занятие, казалось бабушке слишком низким и недостойным уважения. Возможно, Бэртон и Гранд искренне считали себя ответственными за то, чтобы моей маме достался самый лучший муж. Но я, перебирая в уме все эти неожиданные новости, чувствовала потребность заступиться за отца, защитить его.
После того, что наговорила мне Лиза, я получила некоторое представление о тех семейных сценах и драмах, в отношении которых раньше пребывала в полном неведении. О ссорах, о семейных ритуалах, о мягком ворковании влюбленных и хриплом смехе, о тихих разговорах на уютной кухне за чашечкой кофе, о воскресных обедах, о появлявшихся в роду малышах и о советах, что одни члены семьи давали другим, о передававшихся из поколения в поколение ручных вышивках. Это был именно тот образ домашней жизни, что обычно изображают на картинках в женских журналах. Благополучный, благоухающий, обильно сдобренный сосновыми ветками, безделушками, украшениями и пейзажами в рамках на стенах, просмотрами футбольных матчей по стоящему в самом удобном углу гостиной цветному телевизору, дядюшками, подремывающими после сытной еды и перевозбужденными младенцами с глазами, стеклянными от того, что им постоянно не дают достаточно выспаться днем. По сравнению со всем этим великолепием, мой собственный мир начинал мне казаться серым, а мой спартанский, низведенный лишь до самого необходимого, образ жизни – бедным, обделенным и ничтожным.
Я поерзала на сиденье, до того неуютно мне стало от этих мыслей и от скуки. Вообще-то у меня не было никаких оснований ожидать, что Рената Хафф должна здесь объявиться. Наружное наблюдение – истинное проклятие. Необыкновенно трудно просидеть пять или шесть часов подряд, не отрывая взгляда от дома. Крайне трудно ни на что при этом не отвлекаться. Вообще сложно поддерживать в себе интерес к продолжению слежки, сложно не поддаться искушению на все плюнуть. Обычно в таких случаях я стараюсь вообразить, будто занимаюсь медитацией и борюсь с Силами Высшего Зла, а не с собственным мочевым пузырем.
День уже начал клониться к закату. Цвет неба на моих глазах из абрикосового превратился в красноватый. Ощутимо похолодало. Летние вечера в здешних местах, как правило, прохладные, а сейчас, когда побережью со стороны океана уже несколько дней грозил шторм, светлое время суток заметно уменьшилось. Создавалось впечатление, будто наступила преждевременная осень. Вот и сейчас с океана надувало плотную волну тумана и темных облаков, а предзакатное небо приобретало темно-синий оттенок. Я съежилась и обхватила себя руками, чтобы немного согреться. Прошло, наверное, еще около часа.
Сознание у меня стало расплываться, но тут голова непроизвольно дернулась вниз, и я очнулась от охватившей меня было дремы. Выпрямившись на сиденье, я вся напружинилась, не давая себе заснуть. Так просидела с минуту. Потом все части тела у меня начали ныть. Я уже давно догадалась, почему маленькие дети плачут, когда устают. Сущая пытка заставлять себя бодрствовать, когда все тело требует отдыха. Я повертелась на сиденье, сменила позу. Уселась, поджав колени, потом вытянула ноги и положила их на правое сиденье, опершись спиной на дверцу – но там подо мной оказалась торчащая ручка. Глаза у меня закрывались сами собой, я изо всех сил старалась не дать им сомкнуться. Я ощущала себя пьяной, представляя, как всякие химические добавки из поглощенной мною дешевой и скверной еды проникают вглубь моего организма и путешествуют по нему, оказывая наркотическое воздействие. Нет, так не пойдет. Надо подышать свежим воздухом. Выйти из машины и размяться.
Я порылась в бардачке, отыскивая маленький, как авторучка, электрический фонарик и связку отмычек. Потом бросила сумочку на пол так, чтобы ее не было заметно с улицы, и взяла лежавшую на заднем сиденье жакетку. Вышла из машины, заперла дверцу и направилась по диагонали через улицу в сторону дома Ренаты, испытывая дьявольски сильное желание проникнуть внутрь. Честно говоря, нельзя меня было за это винить. Я не отвечаю за себя, когда начинаю помирать от скуки. Я позвонила у входной двери, просто чтобы не нарушать приличий, хотя внутренний голос подсказывал, что никто мне не откроет. Так, разумеется, и произошло. Что после этого было делать бедной девушке? Я вошла через боковую калитку на участок и направилась в глубину двора.
Вышла на причал, который слабо заколыхался под моими шагами. По иронии судьбы яхта Ренаты называлась "Беглец". Это был сорокавосьмифутовый кеч [22] , элегантного белого цвета, со смещенным в сторону кормы камбузом и расположенной в кормовой части каютой. Корпус яхты был выполнен из стеклопластика, палуба – из проолифленного тикового дерева, отделка – из лакированного ореха, металлические детали – хромированные или бронзовые. На яхте могли с комфортом разместиться человек шесть, а немного потеснившись, все восемь. По обеим сторонам бухты были пришвартованы самые разнообразные катера, лодки и другие суденышки. Береговые огни отражались в черных глубинах слабо колыхавшейся воды. Что еще лучше соответствует намерениям Венделла, чем возможность выйти прямо в открытый океан из какой-нибудь такой же бухточки? Он вообще мог годами свободно заходить в любую из них и снова выходить в море, оставаясь все это время никем не замеченным и не узнанным.