И что видим?
Нет больше этого киоска, нет Наташи, ее улыбки хулиганской, голоса с легкой хрипотцой, которая обычно возникает от плохих сигарет и хорошего коньяка – если, конечно, и то и другое употреблено в достаточном количестве...
Не обижайся, Наташа. Эта почти неуловимая хрипотца ничуть тебя не портит, более того, придает твоему голосу тот непередаваемый тембр, от которого бегут мурашки по телу, от которого колотит озноб и приходит запоздалое понимание – жизнь прошла мимо.
Так вот, нет больше этого киоска. Как-то вечером приехали хмурые нетрезвые люди с подъемным краном, подцепили киоск железным крюком, погрузили на грузовик и увезли в неизвестном направлении. А дело было в том, что кто-то, одержимый заботой о культурном отдыхе отдыхающих, решил замостить эту площадь фигурной плиткой. Как это делается на набережных в Ницце, в Каннах, Женеве и прочих местах, где мы с вами никогда не были, никогда не будем, и стремиться нам в эти места попросту глупо. Нам, слава богу, есть куда стремиться, есть к кому стремиться, есть места и есть люди, которые ждут нас каждый сезон с любовью преданной и опять же непритязательной.
Кстати, вы заметили, какой непреодолимый соблазн таится в этом простеньком слове «непритязательный», когда речь идет о любви на коктебельской набережной?
Продолжаем.
Увезли киоск и бросили, как бесхозный мусор, на какой-то стройплощадке. А оставшуюся выбоину, не сразу, конечно, а года через два-три, как и затевалось, заложили, все-таки замостили серо-красной плиткой с непристойными изгибами. Не поленитесь, взгляните на то, что у вас под ногами, – изгибы у этой плитки действительно какие-то срамные. Хотя, кто знает, может быть, это моя подпорченная нравственность вынуждает видеть срам там, где его и не было никогда. Но с другой стороны – увидел, покраснел от стыда и вот поделился.
Дело, в конце концов, вовсе даже и не в киоске, дело в Наташе. Директор ресторана «Зодиак», которому этот киоск принадлежал, перевел ее на другой участок – в кухню. И тем самым от похотливых взглядов убрал. И правильно сделал. Многие жены, девушки и просто женщины вздохнули с облегчением, поскольку присутствие Наташи на набережной служило всем им как бы живым укором, не чувствовали они себя красивыми и привлекательными, если где-то рядом звучал сипловатый смех Наташи.
Ладно, отправили Наташу на кухню, в посудомоечную, а в начальники ей определили тетю Нюру – женщину пожилую, грузную, суровую, но не злобную, хотя могла и подзатыльник дать, и тряпкой по физиономии съездить, если заслужишь. А что делать, обстановка на кухне, среди немытой посуды, кипящих котлов, булькающих бульонов, требовала совсем других отношений, нежели в том же киоске на свежем воздухе, с видом на море, среди восторженных взоров, в которых, куда деваться, частенько таился откровенный блуд.
– Ну, что, красавица, будешь здесь работать? Останешься? – спросила тетя Нюра, уперев кулаки в бока.
– Останусь, куда деваться.
– Тогда сегодня отдыхай, а завтра к восьми. За два часа до открытия. В первый день можешь прийти к девяти. Все равно утром не питаются, утром похмеляются. Дочку можешь с собой прихватывать.
– Зачем?
– Глупая. Сыта она здесь будет. И сама... Тоже. Врубилась?
– Ладно, теть Нюра. Завтра приду. Сколько выдержу – не знаю. Там видно будет.
– А почему в официантки не пошла?
– Липнут. Я, может, и не самая образцовая девочка, но по пьянке не люблю. Мои ребята на голубой скамейке.
– Знаю я твоих ребят. Что-то не замечала, чтобы они такие уж трезвенники были.
– Так с ними другое! – рассмеялась Наташа. – Они не липнут. С ними мы пьем.
– Как знаешь. Все. Иди. Завтра в девять, не проспи.
Наташа вышла из «Зодиака», привычно окинула взглядом площадь перед писательской столовой, увидела на парапете Амока. Махнула рукой, подходи, дескать, и направилась к голубой скамейке.
– Присаживайся. Послушай, а как тебя по-настоящему зовут?
– Ладно... Я уже и забыл.
– Да-а-а, – удивленно протянула Наташа. – И я к Амоку привыкла. Оставайся Амоком, ладно?
– Называй как хочешь... Хоть горшком. Только в печь не ставь.
– Не обижайся. – Она положила ладонь на его колено. – Какая есть... Уже не изменишь.
– Честно говоря... Я и не хочу в тебе каких-то перемен.
– Точно? Тогда я покапризничаю немного... Можно?
– Валяй.
– Значит, так... Проходишь сейчас в эту калитку, пересекаешь парк, выходишь с другой стороны, а там в своей японской машине скучает Саша... Здоровый такой мужик...
– Знаю.
– Пусть сюда подъедет.
– Зачем?
– Нас с тобой заберет.
– Так через парк к нему пройти проще!
– Я же предупредила... Капризничаю. На кухню меня определили – там не разгуляешься.
– И это... На набережную нет выезда.
– Саша проедет. Будет колебаться – скажи, что я прошу.
– Попробую... – Амок поднялся.
– Подожди, – Наташа успела удержать его за руку. – Сядь на минутку... Не надо пробовать, Амок. Никогда не надо пробовать. Проба – это попытка, заранее обреченная на неудачу. Тогда ночью, когда ты на весь Коктебель орал с надколотыми бутылками в каждой руке... Ты не пробовал. И победил. Хочешь, я скажу тебе одну умную вещь... Только поражения бывают окончательными. Окончательных побед не бывает. Ни у кого.
– Ты хочешь сказать...
– Я хочу сказать, что все впереди.
– Хорошо, – Амок опять поднялся. – Сейчас мы подъедем.
– Нисколько в этом не сомневаюсь. – Наташа легко встала со скамейки, поцеловала Амока в щечку и подтолкнула в спину. – Ни пуха!
Темная, видавшая виды «японка» подъехала к голубой скамейке через десять минут. Саша сделал круг по маленькой площади, сдал немного назад и оказался рядом с Наташей.
– Карета подана! – улыбнулся он. – Куда прикажете?
Наташа села на заднее сиденье рядом с Амоком, благодарно потрепала Сашу за ухо и откинулась на спинку сиденья.
– Старый Крым. К Грину.
– Александру Степановичу? – уточнил Саша.
– К нему, Саша. К твоему тезке.
– Знакомая дорога.
– Тогда вперед. Только заскочим на минутку ко мне, Лизку заберем. Чего ей там одной сидеть. Пусть привыкает.
– К чему? – спросил Саша.
– Ко мне... Отвыкла она от меня, редко видимся. И к Александру Степановичу пусть привыкает. В жизни все пригодится. Хотя в моей судьбе он сыграл не лучшую роль.
– Да он вроде ничего мужик, – возразил Саша.
– Именно поэтому. Уговорил меня всю жизнь принца ждать... Вот и маюсь. Но если ему удастся вот так же и Лизке жизнь сломать... Я бы не возражала. Коктебельскую жизнь надо ломать, если хочешь выжить.