– Мужик, ты чего, болеешь? – допытывались друзья.
– Ага, – кивал Амок. – Прихварываю.
– А что случилось?
– Это... Кашель. А иногда зуд.
– А в каком месте зуд-то?
– Да в том самом, – уклонялся Амок от дальнейших расспросов и уходил, уходил в места, где никто к нему не приставал. Не мог же он сказать, что постоянно чувствовал в груди собственные разорванные, сочащиеся кровью внутренности. Он только сейчас понял, что за словами «болит сердце», «болит душа» стоит истинный смысл этих слов. Оказывается, душа может не просто болеть, а болью своей доводить до беспамятства.
Был случай, когда ночная компания увидела на пляжной гальке человека, который колотил кулаками по острым камням, разбивая руки в кровь, и при этом скулил, как избитый щенок. Ребята подошли, окружили, похлопали несчастного по спине, приподняли...
Да, это был Амок.
Он не помнил, как оказался на пустынном пляже в третьем часу ночи, что с ним происходило, чего хотят от него эти добродушные ребята, почему у него руки в крови...
– Старик, ты чего? – спросили у него. – Может, тебя куда отвести?
Сев на гальку и закрыв лицо разбитыми руками, Амок продолжал горестно раскачиваться из стороны в сторону.
– Может, перебрал? – допытывались у него.
– Нет...
– Тебя избили?
– Нет, я сам...
– Она тебя кинула?
– Д... да...
– Сама приползет! – твердо сказал парень. – В ногах кататься будет! – Он обернулся, нашел в утреннем полумраке девушку из их же компании и как бы вонзил в нее свой указательный палец. – Видишь?! Видишь, до чего вы людей доводите? Подыхает мужик! Воет как собака! А вам все хиханьки-хаханьки! Грудки-бедрышки! Сиськи-попки-письки! Да?! Какой парень гибнет! А я бы тоже, между прочим, не прочь вот так... Ладно, уходим. Выживет. Вижу, что выживет. Мужик, может, примешь глоточек-второй, а? У нас с собой... А?
– Нет, ребята... Спасибо... Я уже в порядке.
– Ладно, пересечемся на пляже – покажешь, из-за какой-такой можно вот так подыхать.
– Я не первый, – вдруг внятно и негромко произнес Амок. – И вешались уже из-за нее, и топились, и стрелялись...
– Тогда ты точно должен выжить, чтобы предупредить человечество о смертельной опасности, которая от нее исходит.
– Выживу, – слабо кивнул Амок и почувствовал вдруг – стало легче. Боль отпустила, сознание прояснилось. Не раздеваясь, вошел в воду и продолжал идти, пока голова не скрылась под водой. А когда вынырнул, увидел, что ребята, которые нашли его, столпились на берегу, готовые броситься вытаскивать бедолагу из моря.
– Все в порядке... У нее на счету утопленник уже есть. Придется что-нибудь новенькое придумать...
– А, шутишь... Тогда выживешь...
А как-то остановил его вахтер Муха у всегда распахнутых железных своих ворот.
– Ты чего орал-то вчера в кустах? – спросил он.
– Я?! – удивился Амок. – Когда?
– Да еще и не темно было...
Амок не помнил.
– Выпил, неверно, с ребятами на голубой скамейке, – попытался хоть как-то объяснить он собственную странность.
– Не-е-е, – Муха покачал указательным пальцем из стороны в сторону. – Тверезый ты был... Но зареванный. Понял? Зареванный. И причину я знаю. Ты сегодня уже десять раз мимо меня прошел. С нудистами она якшается. Дуй на ихний пляж. – И Муха дал рукой общее направление, по которому нужно идти, чтобы попасть на нудистский пляж. – Они хоть и безобидные, но поганые. Погань от них идет, от голых-бесстыжих. И от мужиков, и от баб. Да и дети ихние тоже... Яблоко от яблони... Ты там построже с ними... Блудливые они все поголовно.
– Спасибо. – Амок опять повернул в парк.
– Ты куда?! – крикнул вслед Муха. – На чекушку-то отстегни!
– Ох, Муха, – тяжко вздохнул Амок, протягивая вахтеру десять гривен. – Давно прошла?
– Да чуть ли не с утра.
– Одна?
– С дочкой.
– Хоть одно утешение.
– Да слабое это утешение... Кроме дочки, еще кое-кто был... Качок такой себе... Блондин, блин. Или рыжий.
– Козел он, а не качок, – опять вздохнул Амок и, махнув вахтеру на прощание, зашагал к морю.
Дождь прошел, но небо оставалось пасмурным, и редкие капли падали на асфальтовую дорожку теперь уже с мокрых ветвей. Амок миновал ресторанчики, дома отдыха, потом пошли мелкие татарские забегаловки с лежачими местами, и, наконец, распахнулось пространство небольшой бухты. Здесь-то и располагалось лежбище нудистов. По случаю непогоды голых-бесстыжих, как выражался Муха, было немного, но Наташу Амок нашел быстро. Она сидела одна, на холодном песке и смотрела в сторону моря – пляжный волейбол за спиной нисколько ее не интересовал.
– А, это ты, – приветствовала она Амока и отодвинула от себя сумку, освобождая место на песке. – Долго тебя ждать пришлось.
– Но ты же не скучала?
– До этого не дошло, но было бы лучше, если бы ты за мной все-таки приглядывал.
– Свистнула бы...
– Кто наводку дал?
– Муха.
– Ты с ним расплатился?
– Как обычно. Не холодно?
– Привыкла. Ты так и будешь сидеть в штанах, в трусах?
– А что, положено раздеваться?
– Ну, хотя бы ради приличия.
– Это у вас называется приличием?
– Что еще сказал Муха?
– Что опять Козел возник.
– Нет, Амок, это ты возник. А Козел никуда и не исчезал... Ты ведь меня в таком виде еще не видел?
– Нет. Только на ощупь.
– Ну и как я тебе здесь?
– Не очень.
– Почему? – Наташа отвернулась наконец от моря и с удивлением посмотрела на Амока.
– Выпендреж.
– А знаешь, ты прав, – помолчав, сказала Наташа. – Мне это как-то в голову не приходило, а теперь... Окинула взором печальным и трезвым, как выражается Жора... Действительно выпендреж. Ну, ладно... Значит, так... В ресторане Славы тебя ждет Андрей. У него к тебе вопросы.
– О чем?
– Его заинтересовал мой рассказ о посещении Дома Грина. Там один тип приставал к Лизке, ручки трогал, в линии судьбы вглядывался, обещал принца на белом коне... Потом исчез куда-то... А ты мне говорил, что он якобы работал там... Помнишь?
– Ну?
– Андрей озабочен поиском убийцы. Всех, кто ласково трогает чужих детей, он подозревает... Врубился?
– Кстати, а где Лиза?
– А вон она, в волнах плещется. Сейчас в воде теплее, чем на берегу. Не могу ее из моря извлечь. Амок... Ну, как тебе еще сказать... Дуй к Славе в «Богдан». Прямо сейчас.