— Ридж… нет, одну минуту, Бриди… нет, Брид?
Она раздраженно вздохнула:
— Мы не пользуемся английскими именами. Я говорила вам… причем не единожды… что меня зовут Ник ен Иомаре.
Женщина-полицейский. В ходе предыдущего дела мы не столько сотрудничали, сколько соперничали. В конечном итоге я помог ей заслужить лавры за расследование серьезного преступления, хотя моя помощь была очень подозрительной и определенно сомнительной. Наши отношения с ее дядей, Бренданом Фладом, развивались странно, начавшись с вражды и закончившись почти что дружбой. Его расследования и информация имели решающее значение для большей части моей работы; затем он ударился в религию, и его рвение стало действовать мне на нервы. Затем он сломался, потому что начал пить, потерял семью и отказался от веры. Я провел с ним подогретую алкоголем встречу, во время которой мы пили всякую отраву и без конца курили. Я не сумел постичь всю глубину его отчаяния. По прошествии нескольких дней он взял крепкий кухонный стол, веревку и повесился.
Моя вина отягощалась тем, что он оставил мне в наследство крупную сумму денег и женщину-полицейского. От нее я пытался отделаться при каждом удобном случае. И вот она появилась снова. Она неуклюже села в кресло напротив меня, и я предложил:
— Хотите чего-нибудь?
Я показал на свою пластиковую чашку и добавил:
— Могу посоветовать чай. Но он совсем не дешев.
Я никогда не верил, что люди умеют буквально задирать нос, но она умудрилась это сделать — наверное, долго практиковалась. Сказала:
— Я не пью чай.
— Бог мой, надо же. Если мне не изменяет память, когда мы были в пабе, вы пили апельсиновый сок и, вау, в один памятный вечер даже пригубили вина.
— Но, разумеется, мистер Тейлор, вы пили за нас двоих.
Опять возникло знакомое чувство, захотелось закатить ей пощечину, но я ограничился тем, что сообщил:
— Я бросил пить.
— О… и как долго это продлится… на этот раз?
Я откинулся на спинку кресла, потянулся за сигаретами, но Ридж немедленно заявила:
— Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали.
Я закурил, говоря:
— Как будто это меня остановит.
Она помахала рукой перед лицом — привычное свидетельство серьезного раздражения некурящих. Я спросил:
— Вы в Дублин?
— Да, для наблюдения за ходом суда. Наш главный распорядился, что полицейские всех рангов обязаны побывать в четырех судах, проследить, как вершится правосудие.
Я легко мог представить себе бюрократов, которых осенила эта светлая мысль, и сказал:
— Давайте я помогу вам избежать этой поездки: оно вершится погано. На улицах не хватает полицейских, так что, видно, жизненно необходимо, чтобы они наблюдали за ходом судебных процессов. Так вы получили повышение?
Лицо женщины-полицейского затуманилось, глаза погрустнели. Она сказала:
— Да уж, конечно, станут они повышать кого-либо моей ориентации.
Я смешался и спросил:
— Потому что вы женщина?
Она снова вышла из себя:
— Вы что, не знаете?
— Чего не знаю?
— Что я лесбиянка?
Видит Бог, моя слепота в некоторых областях недопустима для серьезного следователя. Случалось, хотя и редко, что мне удавались значительные дедуктивные рывки. В остальном создавалось впечатление, что жизнь течет мимо, а я нахожусь в постоянной тьме. Наверное, есть миллион вариантов замечаний по поводу признания «Я лесбиянка». Помимо звуков, означающих солидарность, сочувствие, поддержку. Есть даже фразы с поощрением и юмором. Я же не нашел ничего лучшего, как произнести:
— Вот как
Ридж уставилась на меня, и я понял значение выражения «многозначительное молчание». Именно это мы и имели следующие пять минут. Затем она встала и сказала:
— Я должна вернуться на свое место. Маргарет будет волноваться, куда я подевалась.
Была ли Маргарет той самой ее подружкой? У меня не хватило смелости спросить. Ридж взглянула на полку над моей головой, отметила отсутствие багажа и проговорила:
— Вы всего на день.
Я хотел поскорее от нее избавиться и сказал:
— Я еду в тюрьму.
Она заметила:
— Где вам и место.
И вышла.
В Хьюстоне я прошелся по платформе, надеясь хоть мельком увидеть ее, вернее, если честно, Маргарет, но они от меня улизнули. Я сел в автобус и направился прямиком на О'Коннер-стрит.
Ну и дыра.
Господи, что бы мы ни творили в Голуэе, это все лучше, чем здесь. Когда-то приличная улица стала дешевой, грязной и унылой.
Когда я направился к «Роял Дублин», пожилой человек остановил меня и прошептал:
— Вы не знаете, где находится секс-шоп Энн Саммерс?
— Что?… Вы шутите? — ответил я. — Откуда, черт возьми, мне знать?
Про себя подумал: спокойнее, держи себя в руках.
В гостинице было впечатляющие фойе и любезный дежурный, который спросил:
— Для сэра забронирован номер?
Я утвердительно кивнул.
Далее:
— Сэр желает номер для курящих или для некурящих?
Попробуй сам догадаться, будь ты неладен.
Мое посещение тюрьмы было назначено на три часа, поэтому я взял такси.
— Маунтджой, пожалуйста.
Водитель посмотрел на меня, но от комментариев воздержался. Молчаливых таксистов не существует, поэтому по прошествии нескольких минут он поинтересовался:
— Это акцент Голуэя?
— Да.
Я сказал это грубым тоном, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы. Но не сработало.
— Далековато вам до Джоя, верно?
Таксист принял мое ворчание за интерес и спросил:
— Вы видели матч в воскресенье?
Я не видел, но это не имело никакого значения. Я даже не знал, какой матч он имел в виду, и, безусловно, не собирался спрашивать. В Ирландии матчи проводятся постоянно, и, самое главное, всегда находится один, достойный обсуждения. Я разочаровал таксиста. Наконец машина остановилась, и он сообщил:
— Вот она, второй дом для сливок общества.
Я выбрался наружу, и водитель такси спросил:
— Подождать?
— Нет, я могу задержаться.
— Все так говорят.
Он рванул прочь, сжигая резину. Вне сомнения, звук был горькой музыкой для угонщиков машин за толстыми стенами. Я некоторое время смотрел на тюрьму, закурил. Моя дневная норма табака пошла ко всем чертям. Глядя на тюрьму, я почувствовал, как мурашки пробежали по спине. Сам вид узилища унижал. Не было никаких шансов, что вы примите Маунтджой за что-то другое, а не за место лишения и наказания. И попасть туда было сложно. Проверка за проверкой, на что ушла уйма времени. Моя бывшая карьера полицейского не дала мне никаких преимуществ. Наконец я встал в хвост длинной очереди, в основном состоящей из женщин и детей. Похоже, они знали друг друга и шутливо переговаривались. Признаком новой Ирландии служили две чернокожие женщины. Сидя в стороне, они, казалось, были лишены всяких эмоций — все скрывала усталость.