— Я не трачу, я потребляю, — поправил Евлентьев.
— Это хорошо, это прекрасно, это замечательно, — зачастил Самохин, думая о чем-то своем. С ним это бывало — когда он слишком уж отвлекался мысленно, то, чтобы не терять нить разговора, несколько раз повторял одни и те же слова. — Я рад, что увидел тебя, что ты смог наконец уделить мне немного внимания.
— Ты сам запретил мне возникать.
— Пора тебе, старик, возникнуть, пора. Час пробил.
— Что-нибудь случилось? — спросил Евлентьев без интереса. Спросил только для того, чтобы заполнить паузу. Он уже знал, что наверняка что-то произошло, если уж Самохин появился, просто так он не появлялся.
— Как всегда, старик, как всегда... Жизнь течет, но ничего в ней не меняется. Вертимся, суетимся, дергаемся. И возникает единственное желание — чтобы побыстрее все это закончилось.
— Где загорал? — спросил Евлентьев и невольно, без умысла дал понять Самохину, что стенания его и жалобы нисколько его не трогают, более того, он их даже не слышит.
— В теплых местах, в жарких странах...
— Коммерческая тайна?
— Да какая тайна, Господи!
— Но об этом лучше не говорить?
— Испания, старик, южная Испания, — несмотря на некоторую нервность в поведении, Самохин действительно выглядел отдохнувшим, загар его был посвежее, потемнее, чем у Евлентьева, еще с бронзовым отливом, из чего можно было заключить, что вернулся он из Испании совсем недавно. — Я вот подумал... Плохо я живу... Очень плохо.
— Денег не хватает?
— Денег, старик, у меня пока хватает, — холодно произнес Самохин. — Иногда даже с ближними делюсь. Но наступает момент, когда деньги не открывают новые возможности, а закрывают их. Я уже не могу кое-чего себе позволить, не могу кое-где появиться, не могу тому, другому, третьему позвонить... На каком-то этапе, старик, деньги превращаются в частокол который держит тебя внутри, и ты уже не смеешь высунуть нос наружу.
— Похоже, мне здорово повезло, что я не имею столько денег, — усмехнулся Евлентьев.
— Может быть, старик, может быть... Не смейся. Кто смеется, тому не минется, есть такие мудрые слова. Кстати, а деньги у тебя вообще есть какие-нибудь? На жизнь?
— Трудный вопрос, — опять усмехнулся Евлентьев. — Не знаю даже, что и сказать...
— Скажи — да. Или скажи — нет. Мы с тобой достаточно давно, достаточно хорошо знаем друг друга, прошли через кое-какие испытания, выдержали их... Мы уже имеем право употреблять эти слова — да и нет. Не все могут решиться на это, не у всех кишка достаточно прочна. Есть у тебя деньги или нет, меня это не должно касаться. Я взялся платить тебе миллион в месяц и обязан это делать.
Прошло три месяца с нашей последней встречи? Вот тебе три миллиона, — Самохин вытащил пачку стотысячных купюр, не на колено положил, как обычно это делал, а протянул Евлентьеву. И тот вынужден был деньги взять. Из рук в руки. И почувствовал, остро почувствовал, что такая выдача больше его связывает, к большему обязывает не с собственной коленки подобрал, взял деньги, протянутые Самохиным. Поколебавшись, Евлентьев сложил пачку пополам и сунул в карман куртки.
— Где загорал? — спросил Самохин, подводя черту под прежним разговором.
— Коктебель.
— Тоже Испания?
— Крым. Россия.
— Но Крым — это Украина? — удивился Самохин.
— Нет, Крым — это Россия.
— Ну ладно... Не будем вникать в дела, в которых мы с тобой не можем ничего изменить. Вникнем лучше в те дела, где мы можем кое-что исправить и улучшить.
— Что-то намечается? — прямо спросил Евлентьев, чтобы сократить затянувшуюся вступительную часть разговора.
— Скорее что-то заканчивается. Начало было давно, радужное многообещающее начало. Теперь дело идет к концу.
— Опять будем палить по окнам?
— С этим покончено. Я уже говорил, чтодальба по окнам стоит тысячу долларов...
— Но ты дал полторы.
— Впереди было лето, твоя красавица мечтала о море...
— Она не мечтала о море, — поправил Евлентьев, почувствовав, что Самохин начинает напирать, давить и злиться. Он всегда злился, когда его охватывала беспомощность.
— Но оно ей не помешало, — жестко сказал Самохин. — Оно и тебе не помешало.
Кроме того, как я сказал еще весной, новичков надо заинтересовывать, соблазнять и ублажать. Ты не возражал. И деньги взял. Согласись, в каком-то смысле это был аванс.
— Я прекрасно все понял. Гена. Говори, не тяни кота за хвост... Что там у тебя приготовлено на сегодня?
— Хорошо, ты облегчаешь мою задачу...
— И делаю это сознательно, — спокойно, негромко сказал Евлентьев, неотрывно глядя на астры, стоящие в цинковых ведрах. Чтобы цветы не высыхали на солнце, торговки кое-где накрывали их влажной марлей. Но и сквозь марлю пробивалось фиолетовое свечение, оно было видно даже на расстоянии, даже сквозь запыленное стекло машины.
— Значит, так, старик... Не буду темнить, — произнес Самохин необязательные слова, но, похоже, не мог он вот так сразу выложить главное.
Евлентьев молчал, полагая, что все вступительное произнесено и теперь ему остается только ждать, когда же наконец Самохин решится.
— Говори, я слушаю, — обронил он.
— Надо, старик, хлопнуть одну сволочь, — сказал Самохин, опасливо покосившись на Евлентьева.
— Хлопнуть — это как?
— Замочить.
— То есть убить?
— Да, старик, да. Убить.
— Это тот же самый, которому я по окнам палил?
— Другой.
— И много их у тебя?
— Кого много? — не понял Самохин.
— Много ли у тебя приятелей, которых надо хлопнуть?
— Мне он не приятель.
— Враг?
— Да, можно и так сказать.
— Отъявленный и давний? — спросил Евлентьев.
— Это такое дерьмо, такое дерьмо... Свет не видел хуже.
— Обижает тебя?
— Он всех обижает! И тебя тоже, кстати!
— А почему кстати?
— Ты хочешь знать о нем всю подноготную?
— Не хочу, Гена, послушай... О таких вещах мы не договаривались. Я, конечно, понимал, что рано или поздно мы с тобой упремся во что-то похожее... Но так круто... Ты меня переоцениваешь, Гена, — Евлентьев повернулся и в упор посмотрел на Самохина. — Я тебя подведу.
— Его надо хлопнуть, другого выхода просто нет, — повторил Самохин без выражения, повторил, глядя в пространство, похоже, просто заполненное этим отвратительным типом, которого он собирался убрать, чтобы снова видеть просторное небо, синеву поднебесья, белизну облаков. — Его надо замочить. И я готов тебе сразу отвалить десять тысяч долларов.