– Да что ты со своим «Аликом»! – возмутился Клим. – Свет клином на нем сошелся, что ли? Ты в Москве, понимаешь? И с приличными деньгами. Здесь все можно! Хочешь, пей, хочешь, ешь, хочешь, в казино играй!
– Да на фиг мне твое казино сдалось! – крикнул Кабан и вдруг завыл дурным голосом: – Я домой хочу! Я по «Алику» соскучился!
«Ну и пусть катится! – подумал Клим. – У меня и без него дел невпроворот!»
Все ближайшие дни у Клима в самом деле были расписаны едва ли не по минутам. Сегодня его ждали на телевидении, где Клим должен был принять участие в записи популярной шоу-программы, на радио, где он обещал дать интервью, в клубе Изящной Словесности в качестве почетного гостя, в крупнейшем книжном магазине, где он должен был открыть новый отдел, полностью посвященный его творчеству, и, наконец, на банкете в ресторане «Метрополь», куда его пригласил малоизвестный провинциальный миллионер, чтобы выпить с Климом на брудершафт и тем утереть нос своим друзьям. Клим даже не простился с Кабаном, поменял рубашку, на ходу сунул в рот королевскую креветку, сдобренную ткемалевым соусом, и спустился к ожидающей у подъезда машине.
Он настолько уже привык к тому, что его книги выходят как бы сами по себе, без его участия и каких-либо умственных затрат, что ни разу за весь насыщенный вечер не задал себе вопроса, а кто же теперь вместо Кабана будет добывать тексты. Задуматься над этим его вынудил Артаусов, позвонивший вечером следующего дня.
– Климушка, ягодка ты наша! Что там у тебя случилось? Наборщицы второй день сидят без работы!
Клим мысленно выругался и стал ковыряться антенной мобильника в ухе. Он сидел в президиуме Четвертого всемирного симпозиума работников культуры и готовился к получению почетного диплома. Про Кабана, как и про диктофоны, в которых телохранитель-дезертир приносил воспаленный бред пациентов психиатрической больницы, Клим уже успел забыть, и звонок Артаусова испортил ему настроение.
– У меня нет времени, – зашептал Клим в мобильник. – Я сейчас на симпозиуме, а потом еду на телевидение.
– Ты что, кормилец ты наш! – заволновался Артаусов. – А книги кто писать будет? У меня в плане на эту неделю стоит очередной «Харри Фоттер». Уже название одобрено: «Унитазный флюид». Но от тебя пока не пришло ни строчки!
– Да погодите вы со своими флюидами! – шепнул Клим и отключил телефон, потому как началось вручение почетных дипломов и Клима вызвали первым.
Утром следующего дня, когда Клим собрался идти на массаж, на пороге квартиры появились четверо мужчин почтенного возраста.
– Нас прислал Артаусов, – сказали они.
На корреспондентов, которые протоптали широкую тропу в дом Клима, они совсем не были похожи, но Клим все-таки впустил их в прихожую и позвонил Артаусову.
– Да, я их прислал, – сказал специалист по авторам. – Это литературные рабы… Нет, ты не ослышался, именно рабы. Они умеют писать на любую тему. Расскажи им, что, сколько и в какие сроки надо написать, и они все сделают.
Рабы маячили в сумеречной прихожей белыми бородами, ожидая каких-либо команд от Клима. «Во те раз! – подумал Клим, обуреваемый одновременно чувством жалости и желанием покомандовать рабами. – Не сотрудники, даже не наемники, а рабы! Выходит, я теперь рабовладелец!»
Он пригласил их в гостиную, и мужчины дружно зашуршали свертками и пакетами, доставая домашние тапочки. Они сели на диван, плотно прижимая колени и нервно покашливая. Все были вооружены ручками и блокнотами, только самый бедный, с одной линзой в сломанной оправе, теребил в пальцах огрызок карандаша, а записывать собирался на разрезанных салфетках, наверняка украденных из какой-нибудь столовой. Позже Клим узнал, что это писатель Алексей Федоров, повести которого о молодых рабочих когда-то входили в школьную программу. Самому молодому рабу еще не было шестидесяти, в далеком прошлом он был главным редактором комсомольско-молодежного журнала. Еще один когда-то был политическим обозревателем какой-то крупной политической газеты. Последний раб был поэтом, он писал стихи для военных газет, и одно из его стихотворений даже как-то перевели на вьетнамский язык, положили на музыку, и эту песню исполняли вьетнамские первопроходцы джунглей.
Теперь же для всех этих людей литературное рабство было единственным источником существования, они были бедны, больны и несчастны. Клим подавил в себе чувство жалости к старикам и погасил необъяснимый порыв подарить каждому по сто долларов. Он заставил себя вспомнить о том, что он крупный, известный и гениальный писатель и в лучах его славы все былые заслуги сидящих перед ним экс-литераторов просто ничтожны. И он стал учить их создавать литературные шедевры – с той менторской агрессивностью и безусловностью, с какой уже привык общаться с многомиллионной читательской аудиторией посредством телевизионного эфира. Рабы внимательно слушали, часто кивали, тезисами записывали основные этапы сюжетной канвы приключений волшебника Харри Фоттера, и взгляды их были полны собачьей унизительной преданности и благоговения. Только самый бедный писатель Алексей Федоров смотрел на Клима сквозь единственное стекло очков дерзко и вызывающе, ничего не записывал и нервно жевал губы.
– Здорово! Сильно! Блестящая абракадабра! – похвалил Клима Артаусов, когда записанная рабами книга ушла в производство. – Даже самый дотошный писатель не подкопается, что эту книгу писали четыре совершенно разных человека. Единый стиль, единый ритм!
«Конечно, единый, – подумал Клим. – Они ведь в одной и той же психушке работали, в отделении параноидального бреда».
– А если кто-нибудь все-таки догадается? – предположил Клим.
– Ну и хрен с ним! – качнул ногой Артаусов и принялся вращаться вместе с креслом, словно стрелка компаса. – А нам-то что! Чем больше скандала, тем больше тираж. Никто стариков за руку не поймает, а если поймают, то они вовек не сознаются, что написали эту книгу. Потому что я плачу им хорошие деньги.
– И долго мы еще будем издавать этого Харри Фоттера? – спросил Клим.
– До тех пор, пока читатели его покупают.
Климу стало как-то не по себе, словно он постепенно выпадал из творческого процесса, вываливался из поезда, в котором ехала его слава. Он с теплой грустью вспомнил то время, когда сидел в районной гостинице и писал свой «Градусник». «Надо будет найти время, – подумал он, – и самому написать какую-нибудь вещицу».
– Ты сейчас куда? – спросил Артаусов, этим с виду безобидным вопросом вежливо и аккуратно выпроваживая Клима из кабинета.
– В два часа я читаю лекцию в Университете дружбы народов.
– Не забывай все время убеждать читателей в том, что ты работаешь бескорыстно, ради них, – напутствовал Артаусов, подводя Клима к двери. – Ради их хорошего настроения и самочувствия. Но при этом не забывай травить конкурентов, а то они начнут головы поднимать.
– А как их травить? – спросил Клим.
– Очень просто. Например, упомяни в лекции, что в твоем туалете на гвоздике висит литературный шедевр Маши Сосцовой, от которого очень удобно отрывать листочки, потому что размер книжки подходящий. А под сковородку ты подкладываешь томик Эректа Семиструнного. А твой дед в деревне для самокруток использует замечательную тоненькую бумагу из книги Элеоноры Фу.